Алексей Карпов - Юрий Долгорукий

И все же отъезд в Киев малолетних Михалка и Всеволода мог быть воспринят суздальским боярством как некое ущемление их прав. И не этим ли воспользовался Андрей, смотревший на Суздаль и Ростов как на потенциально свои города?

Подоплеку произошедших событий несколько проясняет краткое известие новгородской статьи «А се князи русьстии» (XV век). Здесь об уходе Андрея Юрьевича из Киевской земли сообщается с рядом дополнительных по сравнению с древнейшими летописями подробностей. Князь покинул Вышгород «нощию», «без отчя повеления», «с своею княгинею и с своим двором»{320}. Но, главное, его, оказывается, «лестию подъяша», то есть обманом призвали к себе, Кучковичи — его шурья, братья его жены. Мы уже говорили о том, что сыновья боярина Кучки принадлежали к родовитому местному боярству, но не суздальскому и не ростовскому, а, так сказать, провинциальному, ибо имели свои земельные владения на крайнем юго-западе Суздальской земли. Родство (или, точнее, свойство) с Юрием Долгоруким — даже с учетом гибели от руки Юрия их отца — очевидно, способствовало упрочению их позиций. Естественно, что Кучковичи должны были делать ставку на своего зятя Андрея и его сыновей, своих племянников. (Слова о «лести» в тексте статьи конечно же имеют в виду последующие события: спустя двадцать лет именно «окаянные Кучковичи» примут участие в убийстве князя Андрея Юрьевича; это, по всей вероятности, станет следствием их неприятия той политики, которую будет проводить князь. Ко времени же приглашения Андрея в Суздальскую землю Кучковичи были его искренними сторонниками — об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в течение почти всего времени княжения Андрея они входили в его ближайшее окружение.)

Андрей легко нашел общий язык и с собственно суздальским и ростовским боярством. Утверждение Юрия Долгорукого в Киеве грозило восстановлением экономической и политической зависимости Северо-Восточной Руси от Киева, которую в свое время уничтожил сам Юрий. Если бы осуществился план Юрия Долгорукого и в Суздале сели на княжение его младшие сыновья, а в Киеве — кто-то из старших, поток «залесской» дани неизбежно вновь устремился бы на юг. Андрей же изначально был решительным противником любой зависимости Суздаля от Киева. Это, между прочим, объясняет нам ту поддержку, которую он получит в Суздальской земле после смерти отца, когда суздальцы, ростовцы и жители других «залесских» городов единодушно провозгласят его своим князем, забыв об обещании, данном когда-то Юрию.

И еще одно. Хотя самовольный уход из Вышгорода, несомненно, был вызовом отцу, Андрей, по-видимому, постарался избежать прямой конфронтации с ним. Он не стал выдвигать претензии на главные города княжества — Суздаль или Ростов, в которых находились княжеские столы, но обосновался во Владимире на Клязьме. Этот город к числу «стольных» никак не относился. Но даже в нем Андрей едва ли мог чувствовать себя полным хозяином. С формальной точки зрения, Владимир, как и другие города княжества, оставался во владении Юрия Долгорукого. Ситуация оказывалась двусмысленной: Андрей, будучи дееспособным и весьма деятельным князем, находясь в самом расцвете сил, пребывал в Суздальской земле — но не на положении князя. И только после смерти отца он формально вступит в княжеские права, воссядет на княжеский стол, при этом совершенно не посчитавшись с правами своих младших братьев. Последние вместе со своей матерью, мачехой Андрея, будут вынуждены отправиться в изгнание в Греческую землю.

Символическое значение уход Андрея Юрьевича на север приобрел прежде всего в связи с тем, что, уезжая, он взял с собой почитаемую в Вышгороде икону Божьей Матери. Впоследствии она получит название Владимирской и станет главной святыней Владимиро-Суздальской, а затем и Московской Руси.

Эта икона хранилась в вышгородском женском («Девичьем») монастыре. По преданию, она была написана самим евангелистом Лукой — с подлинного лика Девы Марии, еще при Ее жизни. Икону привезли на Русь из Константинополя (но конечно же не сам древний подлинник, а список с него) — на одном корабле с другой почитаемой иконой Божьей Матери, получившей на Руси название «Пирогощей». Это случилось еще при князе Мстиславе Владимировиче, около 1131 года[125].

Андрей, дважды княживший в Вышгороде, с особым почтением отнесся к византийской святыне. По свидетельству киевского летописца, он украсил ее драгоценным окладом: «въскова на ню боле 30 гривен золота, проче (кроме. — А.К.) серебра, проче камени дорогого и великого жемчюга».

Если учесть, что, по представлениям людей того времени, список с иконы полностью повторял оригинал, вбирая в себя и все его сакральное содержание, то можно сказать, что вышгородская икона была едва ли не самым древним и авторитетным памятником Православия на территории Руси. Ее перенесение из Киева в Северо-Восточную Русь должно было свидетельствовать о перенесении в новые владения Андрея Боголюбского святости и сакральной истории не только стольного Киева, но и самого Царствующего града, в котором икона хранилась ранее. Более того, в глазах современников Андрея путешествие совершал не просто список чтимой иконы, но сам образ Пречистой, или, лучше сказать, сама Пречистая Богородица. Именно к Ней с мольбой о помощи и небесном предстательстве за свою землю и своих людей будет обращаться князь Андрей Юрьевич. И, подобно Киеву, новым городом, находящимся под особым покровительством Божьей Матери, — подлинным новым Домом Пречистой — суждено будет стать сначала Владимиру, а затем и Москве.

Уже вскоре после перенесения иконы, в 1163—1164 годах, владимирскими книжниками из окружения князя Андрея Боголюбского будет составлено особое Сказание «О чудесах Пресвятыя Богородица Владимирской иконы», повествующее о пути чудотворного образа из Вышгорода во Владимир. Помимо рассказа о чудесах, совершившихся на этом пути и в первые годы пребывания иконы во владимирском Успенском соборе, наш интерес привлекают подробности самого путешествия, описанного в Сказании вполне реалистично.

«Князю же Андрею хотящю княжити на Ростовьскую землю», — рассказывает владимирский книжник. Тогда-то князю и поведали о чудесах, происходящих в церкви вышгородского монастыря: привезенная из Царьграда икона сама собою трижды сходила со своего места. В первый раз ее нашли посреди церкви и вновь поставили на место; в другой — увидели ее обратившейся ликом к алтарю и перенесли «за тряпезою», то есть в алтарь; в третий — икона стала вне алтаря. «Се слышав, князь рад бысть и приде в церковь». Он упал на колени и с мольбой обратился к образу Пречистой: «О Пресвятая Богородице, Мати Христа Бога нашего, аще хощеши ми заступница быти на Ростовьскую землю, посети новопросвещены люди, да в твоей вся си воли будуть»{321}.