Николай Черкашин - Я - подводная лодка !

И я смотрел на неё во все глаза, ничуть не надеясь даже на проблеск её внимания.

Нас было слишком много.

Мы были все в одинаковых кителях, в одинаково грязноватых пилотках и с одинаковым восторгом взирали на нее.

Нас различали лишь звездочки на погонах, но что ей было до них? Что ей было до нас?

Сколько более интересных и обходительных поклонников знавала она? Сколько осталось их там, на берегу?

Не могу понять, как так случилось, что именно она теперь пишет мне письма и именно я посылаю ей свои послания при первой же возможности...

Утром вошли в состав завесы (мы самые северные). Однако нам дали неточное смещение, завеса изменила курс и конвой прошел мимо нас. Произошло это по вине вышестоящего штаба. По мнению старпома (Баутина), нам не только неверно передали угол смещения, но и непродуманно рассчитали сеансы связи.

Из-за учений радиообмен, естественно, увеличился, и "шаман" почти не выходит из моей каюты со своими "портянками". А в каюте моей - очажок прохлады. Спать перебираюсь к старпому за кондицию. (В каюте старпома живет замкомбрига.)

Всплыли ночью - в 21 час - ненадолго, не на всю ночь, как бывало, мы же в завесе. Взяли звезду, выбросили отработанные пластины регенерации и камбузный мусор, провентилировались. Минут десять постояли на мостике. Он ещё не обсох после плавания под водой, и во всех его лунках, углублениях, впадинках стоит вода, будто только что прошел дождь.

Странно озирать ночной подлунный простор моря, зная, что полчаса назад нас здесь не было. Была просто рябая гладь, и на том месте, которое мы занимаем сейчас, тоже переблескивала под луной вода. Вот уж воистину, Луна - ночное солнце. Жаль, не бывает лунного загара.

Командир рассказывает вчерашний сон:

- Будто всплыли мы посредине гавани Фамагуста. Белые дома выходят к воде, как в Стамбуле. Надо немедленно погружаться. Глянул за спину - а там Гирин и Легоцкой (штурманские электрики) разобрали - один "Накат", другой "Рамку". Ах, трать-тара-рать! Нельзя погружаться, ведь зальем же и "Накат" и "Рамку" - как плавать станем?

- Может, наказать, товарищ командир? - шутит старпом. - Для профилактики. Все-таки предпосылка к нарушению скрытности плавания.

Облако, облитое сверху лунным светом. Оно подплыло под лунный шар, и луна лежит на нем, как яблоко на тарелке. Эх, "свет мой, яблочко, скажи..."!

- Еще три минуты покурим и погрузимся. - Командир прикуривает от симбирцевской сигареты. Однако не прошло и ста секунд, как раздается возглас метриста:

- Мостик, прямо по курсу работает самолетная РЛС. Сила сигнала один балл.

- Все вниз! Срочное погружение!

Чтобы меня не придавила туша старпома, я после первого же трапа скользнул в рубку. А потом спустился вслед за командиром. Это вызвало в центральном посту веселое недоумение. Как же так, ведь это командир задраивает верхний рубочный люк, потому последним и спускается.

- А я перепроверял.

Хохот.

Ужасно досадно: подлый "орион" укоротил нашу нормальную жизнь на две минуты. Еще целых две минуты можно было бы дышать морским воздухом и ночными звездами...

Лишь с погружением на сто метров вода в умывальнике становится холодной и хоть как-то освежает.

Политзанятий ввиду ожидания конвоя не было, и слава богу.

В час ночи заступил на свою вахту. Прошел по отсекам, опросил вахтенных о содержании углекислоты в отсеках. Больше всего её в седьмом 0,7 процента, так там и спит человек двадцать. Меньше всего, как ни странно, в дизельном - 0,4 процента.

Дни проходят быстро. Встаешь обычно к боевой тревоге на полуденное подвсплытие к сеансу связи. Три часа до дневного чая проходят до отказа забитые служебными делами. Потом ещё на три с половиной часа уходишь в отсеки, и в каждом есть свои дела. И только после ужина - в 20 часов начинается как бы мое личное время: пиши, дыши (на мостике, если всплыли), читай, играй на гитаре, только успей записать на пленку "Последние известия", принятые на поднятую для радиотелеграфистов антенну. Время до ночного чая (в 4 часа утра) проходит в общении с Гошей и травле в кают-компании с теми, кому не спится.

И все равно считаешь каждый прошедший день и с нетерпением ждешь, когда можно будет передвинуть рамку календаря на следующее число. А впереди - и подумать страшно! - ещё половина лета, вся осень, ползимы, а может быть, и вся зима...

Малая приборка. На утренний чай - блинчики с вишневым вареньем. У всех от малоподвижного образа жизни растут "кранцы" - животы. Провели рулеткой механика обмер "кранцев". У Феди-пома самая большая окружность. Он очень расстроился и решил сесть на диету. Вместо обеда героически обошелся одной банкой консервированной лососины. Но к вечеру не выдержал и к всеобщему веселью съел две тарелки борща.

Когда командир в кают-компании отсутствует, его полномочия переходят к старпому. Симбирцев в этой роли своеобычен.

- Прошу разрешения за стол! - просит только что сменившийся с вахты лейтенант Васильчиков.

- Штурман, ты, как Германия, приходишь к столу яств последним.

- Георгий Вячеславович, я прямо с вахты...

- А я - с гулянки?..

Но больше всех достается за столом лейтенанту Рудневу, молодому помощнику командира, или Феде-пому. Кроме всего прочего, помощник отвечает за снабжение продовольствием. Конечно же, к концу похода приедается все, и вот тут-то для помощников начинаются черные дни.

- Самый лучший хлеб - Федины котлеты, - бросает невзначай Симбирцев. Это сигнал к обстрелу.

- Супчик тоже ничего, - кротко замечает механик. - Жидкий, но наваристый. Будешь с него тощий, но выносливый.

Помощник наполовину грузин, и ему нелегко сохранять на лице невозмутимую мину. Феде Рудневу, торпедисту по образованию ("торпедоболваночный факультет"), и без того тошно сознавать себя интендантом. Мы все знаем, что он ужасно стыдится своих провиантмейстерских обязанностей и в разговорах с девушками придумал себе романтическую должность - "командир абордажной группы". Нет такой должности на современном флоте.

- Ничего, Федор Кириллыч, Александр Блок тоже был провиантмейстером, - пытаюсь я позолотить пилюлю, - да ещё в армейской строительной дружине.

Руднев несколько оживает. Трудно поверить, что наш горластый тучный помощник - студент-заочник Литературного института. Но это так. Как ни таил Федя свою принадлежность к изящной словесности, бравый его оруженосец Шура Дуняшин выдал "командира абордажной группы" с головой. Прибираясь в каюте помощника, нашел рукопись Фединой повести и продолжил чтение в кают-компании, где был засечен доктором. В лодочной тесноте вообще невозможны личные тайны. Все знают друг про друга все, как в большой коммунальной квартире. Чаще всего это гнетет. Но иногда удивляет и радует. У нас как-то случился вечер неожиданных открытий. Вдруг выяснились поразительные вещи. Ну кто бы мог подумать, что командир в совершенстве владеет языком глухонемых (отец преподает в спецшколе), что лейтенант Васильчиков, румяный увалень, - бывший летчик, до морского училища занимался в аэроклубе; что механик окончил школу бальных танцев и может преподавать хореографию, что у старпома - диплом военного переводчика: изучал на курсах итальянский язык.