Записки о виденном и слышанном - Евлалия Павловна Казанович

и, не мигая, смотрел мне в глаза, не отрываясь. Его юное безусое лицо выражало в это время очень мало, но глупым назвать его тоже нельзя было; оно было доброе и ласковое. Когда я спрашивала что-нибудь у парня, он краснел и несколько минут молчал, как бы стараясь очнуться и довести до сознания вопрос и ответ, после чего уже отвечал.

Возле одной из певших групп девушек я остановилась, села на бревнышке и стала записывать. Сейчас же нас обступила толпа. Сзади сидели у меня чуть ли не на шее, впереди я попадала носом в грязные детские рубашонки, вокруг выросла стена лиц амфитеатром в несколько ярусов, и я только жалела, что не было с собой фотографического аппарата, так хороша и живописна по-своему была эта сцена. Зато уж воздух внутри! – крестьяне ведь не стесняются…

Рассказчиков на этот раз не оказалось. Может быть, когда я соберусь в Крушиновку еще, я найду больше материала; не буду уж такой диковинкой для них, как в первый раз.

И Крушиновка напомнила мне Волгу: нашу прогулку в одно село неподалеку от Бармина на другом берегу вверх по течению (кажется, Великовское, а впрочем, может быть, и совсем из другой оперы; забыла уж)96, где за нами тоже ходили толпы и боялись впустить в избу. Только там была не одна молодежь, а и взрослые, бабы и мужики, и последние отрядили от себя одного более опытного, бывавшего в городе, для вопроса: кто мы, откуда, зачем пришли и чего нужно. Если бы с нами не было землемера в форме, пожалуй, нам пришлось бы похуже, потому что физиономии крестьян довольно мрачно и недоверчиво следили за нами, а когда мы хотели нанять лошадей, т. к. устали, – никто не дал…

17/VI. Дуня вела меня в Крушиновку сокращенной дорогой, через лес. В лесу есть озеро, называемое некоторыми крестьянами святым и имеющее, конечно, по этому случаю свою легенду о потоплении в нем села за нежелание поселян приютить на ночлег переодетого странником Христа; нашлась одна бедная старушка, и за это Христос вывел ее из села, приказав не оборачиваться ни на какие звуки, но она не выдержала и обернулась, когда сзади себя услыхала рев и стоны; сейчас же вода погналась за ней, покрыла ее по колени, а потом она исчезла неизвестно куда97.

Озеро это большое, как говорят, верст 8 в окружности: верста ширины и две длины. Синее, синее, по берегам окруженное аером98 и камышом. Почти кругом лес; только в одном конце, возле дороги, по которой мы шли, просвет в ржаное поле, которое частью, узкой косой, подходит и к озеру, протягиваясь между водой и лесом. С другой стороны – луг. Возле дороги – дегтярный завод, содержимый евреями.

Назад я шла из Крушиновки одна. Возле завода на озере меня перехватила толстая пожилая еврейка в капоте, принялась расспрашивать, кто я, откуда, и пригласила зайти к ним.

«У нас тоже есть барышня», – прибавила она, должно быть, в виде приманки. Я бы и зашла посмотреть завод, если бы не эта самая «барышня», как раз в это время вышедшая на зов моей собеседницы. Это оказалась евреечка лет 17, ее дочь, с заплывшими глазами, взлохмаченной головой и грязной распахнутой кофтой. Она сейчас же, как и мать, начала расспрашивать меня обо мне, а затем с большим презрением и не меньшим апломбом заявила, что в мужицких песнях вовсе нет ничего интересного, что она не может понять, для чего это «правительству» (уж не приняла ли она Императорскую Академию наук за учреждение правительственных агентов!) понадобилось знать мужицкий язык, и т. п. Я устрашилась предстоящей мне перспективы вести беседу с этой девицей и поспешила откланяться, пообещав зайти в другой раз.

Евреи очень любопытный народ; гораздо любопытнее наших крестьян. Толстая еврейка еще накануне издали заметила меня с Дуней и, я уверена, тогда же поставила себе задачей подкараулить меня на обратном пути, потому что едва показалась вдали из‑за кустов моя фигура, – она вышла на дорогу по направлению ко мне и произошло вышеописанное интервью. Среди евреев это вообще обычное явление: какими бы то ни было путями узнать все интересующее их о каком-нибудь лице; они часто узнают всю подноготную о данном лице еще задолго до его прибытия и при этом таинственными, им одним ведомыми путями, друг через друга за сотни и тысячи верст. Есть какая-то жадность в этом их любопытстве; оно не дает им покою, мучит их, пока не удовлетворено. Крестьяне, можно сказать, тоже любопытны, но их любопытство совсем другого рода: с одной стороны, любопытство собаки, осторожно приближающейся к незнакомому предмету с вытянутой мордой и нюхающими ноздрями; с другой – любопытство обезьяны и художника. Крестьяне способны толпами бежать молча за человеком по улице; они изучат малейшие подробности его туалета, движений, всей наружности и в совершенстве потом скопируют и передразнят его. Они не будут нигде узнавать историю данного человека, они просто сами придумают себе объяснение его появления среди них, разукрасив ее при этом самыми немыслимыми, но требуемыми их творческой способностью подробностями. Так озеранцы, вопреки тому, что я говорила им о себе и чему они просто напрасно не поверили, выдумали, что я – жена земского учителя; что сначала я убежала от него, а теперь опять вернулась, но он уж меня не хочет больше знать и уехал сам*, оставив меня одну в школе. Это – художественное любопытство, у евреев же оно только хроникерское, и чем больше скандального в их сведениях, тем они интереснее.

18/VI. Однако Ида Назаровна берет с меня 30 р. за обед и ужин! Выходит, что интересов своих она не забывает. Вообще, теперь я начала замечать в ней больше настоящих черт характера, чем вначале, когда всем по глупому обыкновению своему восхищалась огульно. Она, несомненно, хороший, почтенный человек, но очень практична, упряма и эгоистична. Настенька живет у нее хоть и в гостях, но далеко не даром: исполняет дома самую черную работу и занимается с Кокой99. В некоторых случаях Ида Назаровна напоминает мне московскую немку с ее «nain, nain, nain…»100 и упрямо остановившимся взглядом.

Как-то я выкручусь с деньгами!

19/VI. Как Настенька насмешила нас на этих днях! Прямо до колик в животе.

К Кутаям приезжали 17‑го его дети от первого брака. Это – день смерти его первой жены, когда устраиваются поминки со всеми родными, и вот вечером, когда все уже разъехались, племянница