Ольга Скороходова - Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир

Я снова была глубоко поражена такой очевидной ложью и несправедливым отношением к детям со стороны этой старой женщины. Жалко было и девочку, на которую так безжалостно и бесчестно наговаривала взрослая женщина, пользуясь тем, что слепоглухонемая девочка не может оправдаться. Когда обо всем узнали педагоги, они, так же как и я, поняли, что воспитательница говорила неправду.

Были и другие случаи, когда эта же воспитательница нередко пользовалась тем, что можно обвинить меня или других детей, если она сама плохо выполняла свои обязанности. Я волновалась, возмущалась и не понимала, почему некоторые взрослые так боятся сознаться в своих проступках, тогда как я и другие дети всегда говорили педагогам правду, даже в тех случаях, когда сами Понимали, что поступали нехорошо и что нам могут сделать замечание.

Я не буду приводить здесь множество других аналогичных фактов. Я лишь коротко в заключение скажу, исходя из своих воспоминаний, что в детстве я никогда не стремилась серьезно обмарать кого бы то ни было или сваливать свою вину на других. Поэтому я всегда очень обижалась, если меня обманывали, особенно если это делали взрослые люди. Я обижалась и на свою мать, когда замечала (или мне казалось, что замечаю), что она меня обманывает по каким-то причинам, которых я не могла понять. В таких случаях я иногда весьма бурно выражала свое возмущение, полагая, что мать ничего не заметит, если я в слабой форме буду реагировать на то, что меня волнует.

Выражала я свое возмущение не всегда одинаково, а в зависимости от обстоятельств и обстановки, в которой находилась. Так, например, если это случалось дома и перед едой или во время еды, отказывалась есть (между прочим, это был мой любимый протест в тех случаях, когда я бывала чем-либо недовольна или обеспокоена). Если меня расстраивали вечером, я отказывалась ложиться спать и садилась куда-нибудь в угол. Если мы с матерью шли к кому-нибудь и мне вдруг казалось, что меня в чем-то обманули, я садилась на дорогу и отказывалась идти дальше. А если при этом я имела в кармане или в носовом платочке семечки, я разбрасывала их по дороге, чтобы более наглядно объяснить матери, что я хочу знать правду.

Конечно, не всегда я бывала права, когда думала, что меня умышленно обманывают. Нередко мне это только казалось вследствие неправильного понимания окружавшей меня среды и жизни людей.

Формирование пониманий о выполнении своего долга, обязательств, обещаний

В детстве (да и всегда) я очень не любила обращаться с какими-либо просьбами к другим, ждать помощи в чем бы то ни было от других. Мне нравилось быть самостоятельной в том, что мне доступно, что мне по силам, а иногда и не по силам. Но зато я очень любила, когда ко мне другие обращались с просьбой или взрослые давали какое-либо поручение. И чем труднее было выполнять просьбы и поручения, тем интереснее казались они мне, тем больше и настойчивее я стремилась выполнять их.

Окружавшие меня близкие мне люди знали, как я люблю выполнять поручения, и поощряли во мне это желание. Конечно, в детстве это бывали весьма примитивные просьбы и поручения. Так, например, бывало, посылали меня позвать кого-нибудь, принести или отнести что-нибудь, открыть в вестибюле дверь, если кто-нибудь звонил, вымыть чью-нибудь чашку, одолжить что-нибудь. Не только охотно, но даже с большим чувством морального удовлетворения я все это делала, а когда меня благодарили, я одновременно и смущалась и радовалась, радовалась потому, что воображала, будто взрослые очень нуждались в моей услуге или помощи. Так постепенно я приучалась точно, своевременно и с готовностью выполнять поручения и взятые на себя обязательства. Но бывали случаи, когда мои слышащие подруги, будучи даже немного старше меня и сильнее физически, но более ленивые, злоупотребляли моей готовностью выполнять их просьбы, а педагоги, замечая, что подруги «эксплуатируют» меня, запрещали мне выполнять поручения подруг. Иногда это приводило к конфликтам между мной и педагогами.

Я припоминаю несколько случаев.

Одна моя подруга, ученица школы слепых, зная, что я люблю стирать и гладить, попросила меня кое-что постирать ей. Все вещи, которые она мне дала, я понесла к нам в клинику и устроила стирку в ванной комнате. Но одна учительница увидела, что я принесла чужие вещи, не позволила мне стирать и велела нести вещи обратно хозяйке. Я отказывалась выполнить справедливое указание учительницы, справедливое потому, что девочка была и старше, и здоровее меня. Но так как я не слушалась, то у меня отобрали таз и закрыли горячую воду. Я очень возмущать, даже заплакала, ибо мне стыдно было возвратить девочке не выстиранные вещи. И я их выстирала, частично под краном, частично наливая воду в ванну. Я только не смогла высушить и погладить вещи, ибо это мне категорически запретили.

В другой раз та же девочка обратилась ко мне с просьбой пошить за нее сорочку, которую она должна была приготовить для выставки по заданию учительницы из «трудового класса», в этот класс я тоже ходила заниматься. Сорочку необходимо было пошить быстро, но девочке не хотелось брать эту работу на дом, т.е. в спальню.

Я весьма прилично умела шить руками, поэтому девочка попросила меня выполнить эту работу за нее. Мне пришлось взяться за шитье ночью, но дежурная воспитательница не позволяла мне работать ночью и настаивала, чтобы я ложилась спать. Я взволновалась, даже рассердилась на воспитательницу. Из столовой я, впрочем, ушла в спальню, для вида легла в постель, но вскоре встала и, сидя в постели, принялась за работу.

К утру я закончила шить сорочку и была очень довольна, несмотря на то, что чувствовала себя усталой, а на занятиях была невнимательна, рассеянна, хотела спать. От учительницы я получила замечание за то, что ночью шила, а следовательно, нарушала дисциплину.

Но в то время, о котором я сейчас пишу, я плохо понимала, что значит дисциплина, режим, распорядок, расписание. Быть может, я даже не очень хотела правильно понимать все это, столь абстрактное и шедшее вразрез со всем конкретным, т.е. с моим желанием больше двигаться. Вот почему я значительно лучше понимала, что нужно непременно выполнять то, что я взялась сделать, или то, что я обещала сделать. Короче говоря, к образу организованной жизни и к трудовой дисциплине я относилась весьма недоверчиво, ибо не видела (не понимала) вреда или чего-либо другого плохого в том, что я работаю ночью, а не днем, что выполняю обещания, задания, обязательства и тогда, когда мне не разрешали их выполнять.

Не менее ревностно и точно я выполняла ночью или рано утром (вставала в 5 часов утра) заданные мне на дом уроки или рукодельные работы. Обычно после бессонной ночи я бывала усталая, но всегда испытывала удовлетворение от сознания, что дело выполнено своевременно.