Генералы и полковники РККА в плену в годы Великой Отечественной войны - Олег Игоревич Нуждин

Правда, у немцев не всегда получалось следовать своему неписанному правилу. Иногда ситуация складывалась так, что недавно плененных командиров направляли вместе с рядовыми красноармейцами.

Можно привести два примера, когда немцы пренебрегли такой практикой – в ходе Уманского окружения августа 1941 года и при захвате полуострова Херсонес в первых числах июля 1942-го.

В первом случае, скорее всего, количество старшего комначсостава оказалось настолько велико, что предоставлять им автотранспорт было невозможно: он требовался для нужд войск. Иногда это способствовало побегам, на который, например, решился полковник П. П. Опякин, оказавшийся в одной колонне с начальником штаба 197-го полка майором Р. Ф. Жевнировым и полковым комиссаром П. С. Ильиным. Во время перехода из Новоархангельска в Умань (по словам К. И. Чернявского – из Уманской ямы в Умань) утром 11 или 12 августа 1941 года они совершили побег. В отместку конвоиры расстреляли около сотни красноармейцев [499, с. 82]. Беглецы, переодевшись в гражданское, уже 19 августа выбрались за линию фронта у г. Золотоноша на участке обороны войск 26-й армии.

Генерал С. Я. Огурцов во главе колонны военнопленных, август 1941 года

Полковника отправили в особый отдел Южного фронта для проверки и, видимо, не удовлетворившись результатами, арестовали 26 августа 1941 года и посадили в тюрьму в г. Прилуки. Оттуда 2 сентября его доставили в Москву. Только 19 марта 1942 года полковник П. П. Опякин был освобожден из-под стражи и поступил в распоряжение Главного управления кадров Красной Армии [283, с. 1044; 476, с. 136].

Севастопольским пленным командирам отказали в транспортировке, очевидно, по соображениям мести, а именно в качестве наказания за длительное сопротивление и отказ сдаваться. Их, в том числе полковников, от района 35-й батареи гнали мимо Севастополя, через Инкерман и Дуванкой в Бахчисарай. Уже оттуда после небольшого отдыха направляли в Симферополь в городскую тюрьму, которая стала местом сбора для всех старших и высших командиров, плененных в Крыму. Для некоторых такой пеший переход стал последним в жизни. Известно, что в с. Дуванкой 5 июля немцами был расстрелян полковник В. А. Матвеев [371a, с. 324], из-за ранения лишившийся последних сил.

После марша на сборных пунктах с пленных снимали допрос, во время которого, наряду со стандартными вопросами, касающимися их собственной военной карьеры, состава вверенных частей и подробностей боевых действий, интересовались перспективами войны и политикой в целом. Пленные предоставляли весьма разнообразную, порой противоречивую информацию, которую немцы пытались привести к общему знаменателю.

Полковник и майор на сборном пункте под Белостоком, июль 1941 года

Так, полковник Ф. А. Пименов, отвечая на вопрос об экономическом потенциале Советского Союза, сказал, что даже в 1942 году он все еще значительный. Из районов, которые в дальнейшем были оккупированы немецкими войсками, своевременно была проведена эвакуация промышленных предприятий, в том числе и военных. По оценке полковника, в текущем году они вряд ли смогут выйти на полную мощность, поэтому без английской и американской помощи будет не обойтись. Очень велики людские потери.

По мнению полковника Ф. А. Пименова, несмотря ни на что, между СССР и Германией остаются возможности для примирения. Более того, он считает «возможным внутреннее изменение большевистской системы, и она, возможно, уже началась. Сама система непоколебима в своих прочно выстроенной организации. Под влиянием военного положения началось преобразование интернационального мышления к патриотическим чувствам» [245, Fr. 1381–1382]. Речь, по всей вероятности, идет об отказе советской пропаганды от ориентации только на интернационализм и классовую солидарность и переход ее к формированию национальных чувств и национального самосознания, что, в дальнейшем, привело к развалу Советского Союза.

Оценивая перспективы войны, полковник Ф. А. Пименов сослался на мнения сослуживцев. Они, как оказалось, делились на две группы: одни полагались на помощь союзников, без которых было не обойтись, вторые рассчитывали на многократно доказанные историей жизненные силы русского народа. «Сам он не верит, что когда-нибудь Россия исчезнет с карты мира, но ввиду огромного превосходства немецкой техники не имеет твердой веры в победу».[11]

Полковник М. М. Шаповалов на допросе рассказывал, что народ уже устал от войны, и только террор не позволяет его недовольству вырваться наружу. Комиссары, по-прежнему боятся попасть в плен, полагая, что там они будут расстреляны. Но, благодаря немецкой пропаганде, рядовой состав в безвыходных ситуациях прекращает сопротивление, и никакие угрозы и наказания, в том числе расстрелы, не способны этому помешать.[12]

Ошибкой немецкой пропаганды, по мнению полковника, является ее ориентация на, в первую очередь, красноармейскую массу. Это ошибка, ведь, учитывая специфику самосознания советского человека, правильнее было обращаться к командному составу, в таком случае она оказалась бы гораздо эффективнее. Вернувшиеся из немецкого плена бойцы, порой, рассказывали об отношении к ним немцев, но в зачет шли только негативные оценки. Как только красноармеец осмеливался говорить о хорошем обращении с собой и другими со стороны германских войск, он в скором времени «исчезал». Поэтому об истинном положении в немецком плену мало кто имеет представление. Поэтому, как и в начале войны, командиры пребывают в уверенности, что их в случае плена расстреляют [88, Fr. 1214].

Немцы неоднократно отмечали, что в политическом отношении большинство советских командиров «полностью индифферентно» [481, Л. 78]. И они были правы, поскольку советская система старалась не допускать военных, представлявших организованную вооруженную силу, до активного участия в политической жизни. Советские командиры на фронте, а некоторые потом и в плену, как правило, не имели каких-либо сформировавшихся взглядов. У них имелось общее представление о положении дел в стране, в значительной степени негативное, и желание его изменить, но как именно, большинство из них себе не представляло. Формирование представлений о будущем политическом и экономическом устройстве России шло уже в условиях плена, когда, как это ни парадоксально, командный состав получил возможность открыто выражать свои мысли и свободно обмениваться мнениями.

Полковник В. И. Вепрэ, попавший в плен в Вяземском окружении, не сомневался, что Москва будет захвачена немцами. В городе, по его подсчетам, остаются порядка 2–3 млн жителей, для снабжения которых уже практически не осталось продовольствия. Население будет встречать немцев как освободителей от большевистского террора [226, Л. 198]. Однако русскому населению следует через средства пропаганды разъяснять, какие цели преследует Германия. А тот факт, что «каждая семья понесла свои жертвы в тюрьмах 1937/38, следует использовать».

Полковник указал на теракт, произошедший в Sychabjawka и заявил, что требуется более тщательная проверка