Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов

каждым днем все более и более отчетливо «пахло порохом», и в начавшейся летом 1894 года войне между Китаем и Японией он ясно почувствовал прелюдию к будущей мировой войне. Пессимизм Нобеля усилился после сообщения о смерти российского императора Александра III, поскольку ничего хорошего от восшествия на престол Николая II он не ожидал.

В июне 1894 года в европейской прессе появились сообщения о том, что инженер Эжен Турпен создал мелинитовую бомбу и орудие, которое якобы, стреляя такими бомбами на огромное расстояние, может уничтожать целые армии. «Что вы думаете о машине Турпена? Вы – химик номер один нашего времени. Вы понимаете, какие выгоды сулит нам то, что кроется за его изобретением? Я радуюсь от всей души, ибо, если машина такова, как обещает ее создатель, она может сделать войну невозможной. Жаль только, что идея подобного изобретения, губительного для войны, не пришла Вам в голову», – пишет Берта в письме от 14 июня 1894 года. Нобель отозвался на публикации об изобретении Турпена весьма скептически, и в августе она была вынуждена с ним согласиться: «Как Вы были правы относительно Турпена! Мыльный пузырь – вся его механика!»

Во многих письмах того периода Берта сетует, что Альфред явно не очень внимательно читает присылаемые ему публикации о борьбе за мир и все еще не готов по-настоящему включиться в эту борьбу, и это было правдой – у него хватало дел и без миротворческих усилий. В Сан-Ремо продолжались работы над созданием искусственных каучука, кожи и шелка; в Бофорсе Рагнар Сульман провел серию экспериментальных взрывов с целью определения давления при различной плотности заряжания снарядов, что в итоге привело к созданию так называемого «метода Бофорса», используемого для внутренних баллистических расчетов. Одновременно Нобель дал ему задание приступить к экспериментам по производству искусственных драгоценных камней из глинозема в замкнутом тигле, что было просто невозможно при тогдашнем уровне техники, и таким образом эти эксперименты были заранее обречены на неудачу.

В эти же последние месяцы 1894 года Альфред получил немало радостных вестей от племянников. В его 61-й день рождения Ингеборг, старшая дочь Роберта, которая, как считалось в семье, с детства страдала нервными заболеваниями и которую он особо опекал, оплачивая ее лечение и поездки на курорты, сообщила, что вышла замуж и хотела бы видеть парижского дядюшку, «своего ангела-хранителя» в качестве гостя в своем доме. Затем пришло сообщение о том, что в Стокгольме сын Роберта Людвиг обручился с избранницей своего сердца Вальборг, а в Петербурге дочь Людвига Анна вышла замуж за бакинского геолога Яльмара Шёгрена. При этом все племянники помнили о щедрых подарках, которые в свое время делал им дядя Альфред, понимали, что в немалой степени именно ему обязаны своим жизненным благополучием и не раз благодарили его в письмах.

Благотворительная деятельность Альфреда Нобеля в тот период была направлена не только на членов семьи и Берту фон Зуттнер, но и на сотни, а возможно и тысячи других людей. Вот как об этой стороне его деятельности в 1893–1995 годах пишет уже не раз цитируемая на страницах этой книги Ингрид Карлберг:

«Среди писем от просителей стали возникать имена тех, кого Альфред Нобель со временем упомянет в своем третьем, и последнем, завещании. Среди них бедный вояка Гоше из Нима, с которым Альфред познакомился в Париже несколькими годами ранее. Гоше переводили на Мадагаскар, и он оказался перед сложной дилеммой: оставить жену и детей или же уйти в отставку и оказаться без средств к существованию. Военный из Нима, искавший другую работу, должно быть, считал себя близким другом, ибо посылал Альфреду «горячие поцелуи от маленькой крестницы». Из Техаса написал Альфред Хаммонд, напоминая о старых добрых временах, когда они еще “строили воздушные замки”. Хаммонд писал, что терпеть не может смешивать денежные дела с такой нежной дружбой, однако неурожай предыдущего года привел его на грань отчаяния.

В пачке писем всплыли и сестры Винкельман, а также их мама. Похоже, они познакомились в Санкт-Петербурге, но теперь семья жила в Берлине и всегда принимала Альфреда как дорогого гостя. Весной того года Винкельманы посетили Париж, и Альфред потащил девушек в поход по магазинам, о котором они еще долго будут вспоминать. Их он обычно баловал от души.

Письма от будущих получателей наследства теснились на рабочем столе Альфреда среди предложений о пожертвованиях и бесчисленных анонимных призывов о помощи. В ноябре 1894 года Альфреда Нобеля спросили, не желает ли он принять участие в сборе средств на возведение памятника Джону Эрикссону, всемирно известному шведско-американскому изобретателю, с которым он в юности общался в Нью-Йорке. Несколькими годами ранее Джон Эрикссон скончался, его прах торжественно перевезли на родину. На создание статуи Альфред пожертвовал 500 крон. “Мои естественные наклонности – менее чтить мертвых, которые ничего не чувствуют и останутся равнодушными к нашим чествованиям в мраморе, а скорее помогать живым, страдающим от нужды. Однако какие же правила без исключений?” – написал он в сопроводительном письме»[84].

Так постепенно у Альфреда Нобеля вызревала идея его третьего и последнего завещания.

Глава одиннадцатая

Молодой человек преклонного возраста

Мое завещание: положите камень и – пускай на нем ничего не будет написано, если одного имени моего не довольно будет доставить ему бессмертие!

М. Ю. Лермонтов

1895 год начался для Альфреда Нобеля с обсуждения в палате лордов британского парламента окончательного решения по «кордитовому скандалу». Подумав, Альфред отказался от поездки в Лондон, решив, что она не имеет смысла и не принесет ему ничего, кроме унижения. Вместе с тем он пристально следил за слушаниями, получая телеграммные отчеты своего адвоката о происходящем. Следуя указаниям Нобеля, адвокат настаивал, что никакой разницы между растворимой и нерастворимой целлюлозой не существует – по своим химическим свойствам они совершенно одинаковы, и это было правдой (разница между ними в физических свойствах). Судьи в ответ задавались вопросом, почему же тогда Нобелю так важно было уточнить этот момент в патенте? В итоге с Абеля и Дьюара были сняты обвинения в плагиате, а «сторону баллистита», то есть Альфреда Нобеля, обязали уплатить все судебные издержки.

При этом многие, можно даже сказать слишком многие, в Англии понимали, что правда в этом деле однозначно на стороне Нобеля; а два жуликоватых профессора, будучи хорошо знакомыми с его наработками, попросту их украли, и единственное интеллектуальное усилие, которое они приложили, перед тем как подать заявку на патент, заключалось в том, чтобы внести в патент Нобеля хоть какое-то минимальное изменение, но так, чтобы это не повлияло на взрывчатый эффект. Несколько членов палаты лордов и целый ряд британских газет выступили со статьями или фельетонами в поддержку Нобеля, обвиняя Абеля и Дьюара в использовании