Александр I - Александр Николаевич Архангельский

сочтены не более чем местоблюстителями престола – до возвращения прежнего царя. Или – до лишения его царского сана, развенчания. Понятно, к чему это могло привести в предреволюционной ситуации.

Последний из русских царей помогает нам понять то, мимо чего, отправившись вослед русскому писателю, прошли русские историки. Что – скончался ли Александр I в Таганроге или нет – в любом случае александровское царствование завершилось 19 ноября 1825 года, ибо как монарх Александр Павлович несомненно в этот день умер. Физически или метафизически – для понимания той эпохи как события политического и ее исторической оценки не так уж и важно – ибо свет, исходящий от личности Феодора Козьмича, не рассеивает темные стороны александровского правления. И в любом случае босиком по сибирскому снегу в толпе арестантов шел не русский самодержец, а частный человек, ищущий спасения. Носил ли он в своей «прошлой» жизни имя Александра Павловича Романова или не носил, этого мы с «последней» достоверностью не знаем. И вряд ли узнаем когда-нибудь. Что не мешает допускать (или – подобно автору настоящей книги – исключать) такую возможность.

Вставной сюжет. САМОЗВАНЕЦ ПОСЛЕ САМОЗВАНСТВА

В 1877 году Генеральный консул России Константин Васильевич Клейменов узнал, что на вверенной его консульскому попечению территории проживает Prince Alexander Tzar. Сей Prince рассказывал о себе, что рос он в Сибири, что отцом его был русский Государь Александр Павлович, скрывавшийся в Сибири под именем Федора Кузьмича.

Самозванец сей, по признанию Клейменова, был, несомненно, еврей; на острове Ява он женился на дочери богатого голландского плантатора. Очевидно, плантатор был рад породниться с человеком царской крови.

В доказательство своего высокого происхождения Prince показывал всем посетителям своей загородной виллы золотую саблю, усыпанную изумрудами.

Правда, иногда он очень нуждался и закладывал саблю в сингапурский ломбард.

Консул был хорошим чиновником. Он сделал все, чтобы открыть местной публике глаза. Но публика предпочитала держать глаза закрытыми, принимая самозванца за высокое лицо.

Источник: Кудряшов К. В. Александр I и тайна Федора Козьмича…

Самозванство без самозванца

Теперь подойдем к проблеме с другой стороны – со стороны самого старца Феодора Козьмича.

Понять правительственных чиновников, разбиравших челобитную Хромова и не давших ей ход, можно.

Заявитель прибыл из Сибири, перенасыщенной каторжными и ссыльными монархами. В конце XVIII века только ленивый не выдавал себя за Петра III Феодоровича; в XIX пришла пора отца, братьев и сестер Александра Павловича. Незадолго до появления Феодора Козьмича в Сибири, в 1833 году, под Иркутском, после молитвы у мощей святого Иннокентия объявилась Мария Павловна, велевшая народу поминать за здравие брата ее Михаила Павловича. Митрополиту Серафиму (Глаголевскому) тогда же было отправлено ее письмо:

«Уведомляю Вас, что я жива и здорова; по Вашем святом благословении нахожусь во святой Сибири. Однако вы, св. отец, благословили меня, только не знали, когда благословляете, чью дочь. А теперь я вас уведомляю, что я была Государя Павла Петровича. Бог меня сотворил, а Государь меня родил Павел Петрович, вместе с маменькою моей любезною, а с его женою, Государынею Мариею Феодоровною в Зимнем дворце.

Но я была у них по Божьем желании отдана и находилась в таких местах, что не могла открыть себя, чья я дочь, и принимала мучения со всех сторон.

Покорнейше Вас прошу, св. отец, уведомить тайно самого Государя о моем приключении, абы он меня взял во дворец, знаю, что надобно быть теперь в Империи. За что буду вечно Богу молиться и буду ему правою рукою второю не только ему, даже и вам, св. отец, которого я видела чудо»[365].

В том же 1833-м, по убеждению ссыльных поляков, в Сибири должен был объявиться мнимоумерший великий князь Константин (россиянам о том сообщала и «Мария Павловна»). Ему предстояло возглавить новое польское восстание и маршем пройти из Томска в Варшаву. Уже в 1834 году будущий генерал-губернатор Сибири Семен Броневский получил распоряжение «расположить в селениях за Томском на время наступающего лета… пятисотенный казачий полк поэскадронно, а в Томске два орудия конной артиллерии, кроме местного гарнизона, еще роту 5-го линейного Сибирского батальона»[366]. Все ждали явления самозванца; в поисках претендента на русский престол казачьи разъезды прочесывали тайгу…

Если роль утверждена общественным художественным советом, актер найдется: в 1835-м семидесятилетний поселенец Красноярского округа Николай Прокопьев стал принимать царские подарки, есть и пить в счет будущих поступлений в государственную казну, пока не был арестован изменниками истинного престола и не получил 30 розог…

В 1836-м эсхатологические чаяния вновь охватили поляков (имелись пророчества, что в этом году будет кровопролитие между народом), и местный заседатель Птичников вынужден был издать Указ «чтоб цесаревича Константина не считать в живых, а считать умершим»[367].

И всякий раз центрами самозваного круга оказывались Томский и Тобольский края. И всякий раз мы обращаем внимание на то, что «случаи самозванства в Сибири падают главным образом на 20-е и 30-е годы XIX столетия»[368].

Но, к сожалению, серьезное изучение самозванства как особого явления русской политической и квазирелигиозной жизни началось только в XX веке, и те, кому поручено было рассмотреть «Записку» Хромова, не имели возможности сопоставить полученное известие с «типовым проектом», понять, насколько оно противоречит «самозванному канону».

Во-первых, до крайности неудачен был выбор царского псевдонима. Идеальным вариантом подмены всегда были ничем не проявившие себя (или – подобно Константину – проведшие жизнь в историческом далеке, в некоем пространственном тумане) члены царской фамилии; желательно рано умершие или, еще лучше, насильственно устраненные придворными. Тогда возникало ощущение недоговоренности, недосказанности их монаршего слова, в воздухе повисала неловкая пауза, взывающая к завершению и договариванию. Фигура как бы лишалась фона и легко могла переместиться из Петербурга в Тобольск. На месте царского лица оставалась прорезь, в которую так удобно было вставлять физиономию самозванца.

Александр Павлович для этого совершенно не подходил. Он «со славой правил» четверть столетия, слишком многое совершил, слишком полновесно осуществился в истории – русской и мировой. Его «загадочность» была слишком салонной, слишком придворной, чтобы ее различало простонародье. Для крестьянина, мануфактурного рабочего, каторжника, поселенца (то есть для той среды, что и становится закваской для самозванства) он был не «сфинкс, не разгаданный до гроба», а простой русский государь, победитель Наполеона, освободитель России, монарший друг Кутузова.

Что же до отцеубийства, то – даже если бы официальная тайна была оглашена – народная религиозная фантазия все равно продолжала бы интересоваться убиенным, а не убийцей.

Словом, в Александре Павловиче совершенно нечего было подменять.

Во-вторых, даже