Ярослав Иосселиани - Огонь в океане

На линкоре нас встретили моряки-надводники. Они с неменьшим волнением ждали знаменательного события.

Одна за другой выходили из Док-Ярда подводные лодки и направлялись на рейд к месту стоянки линкора. Их вели английские команды экипажей. Две из них — «Санфиш» и «Урсула» — ошвартовались к правому борту линкора, а две других — «Унброкен» и «Унисон» — к левому.

Наши экипажи были выстроены на кормовых надстройках подводных лодок. Английские команды заняли носовую часть палуб.

На церемонию передачи кораблей прибыли из Лондона наш посол и глава советской миссии в Англии. Вместе с ними на палубе появились английские адмиралы.

Загремел джаз. Нас уверили, что военного духового оркестра на островах нет. И гимн обеих держав исполнял обычный джаз-оркестр.

Стройные ряды моряков замерли. Под звуки английского гимна на кораблях плавно начали спускаться флаги.

Вслед за минутной паузой раздались волнующие звуки нашего гимна, и советские военно-морские флаги, освещенные выглянувшим из облаков солнцем, гордо развеваясь по ветру, поползли вверх.

После окончания торжественного церемониала английские экипажи пересели на буксиры и отправились в порт.

День уже был на исходе, когда подводные лодки получили разрешение от командира отряда идти к месту своей стоянки в Док-Ярде, расстояние до которого не превышало трех миль.

У внешнего причала Док-Ярда первой ошвартовалась подводная лодка «Санфиш», второй «Урсула». Затем одна за другой ошвартовались и остальные корабли.

Берег заполнился народом. Грузные полисмены прохаживались вдоль набережной, поглядывая на рабочий люд, приветствующий советских моряков.

Я сошел с мостика на палубу и увидел Свиридова, созерцавшего развевающийся по ветру кормовой флаг.

— Свой! И насколько теплее под ним. Словно и не чувствуешь ни тумана, ни дождя... — взволнованно сказал он.

Вечером я решил вернуться на лодку проверить несение дежурной службы. Дежурный главстаршина Терлецкий оглушил меня рапортом такой звучности, которой я не слыхал от него и на Черном море. За время наших переездов он соскучился по службе и теперь «отводил душу».

На верхней палубе все было в безукоризненном порядке. Спустившись же в центральный пост, я натолкнулся на необычную картину. Не успел вахтенный скомандовать «смирно», как из-под разобранного компаса выбрался измазанный человек. Я не сразу узнал его под толстым слоем машинного масла и грязи.

Матрос ловко вытянулся и, застыв, слушал, как я принимаю рапорт.

— Вольно! — рокочущим басом скомандовал вахтенный.

Свободные от нарядов люди уже давно должны были быть в клубе. Наконец-то я нашел повод, чтобы придраться и к вахтенному и к сопровождавшему меня главстаршине.

— Непорядок, — с притворной строгостью сказал я.

— Так точно, непорядок, — уныло согласился Терлецкий, но где-то в уголках его губ скользнула улыбка.

— Что вы делали тут так поздно? — спросил я матроса.

— Виноват, — растерянно сказал он, — проверить хотел контакты...

Опустив руки по швам, он начал пространно объяснять, что хотел только проверить, в порядке ли компас.

— Минут десять осталось, товарищ капитан третьего ранга, — засуетился он.

Для того чтобы собрать компас, нужно было несколько часов.

В дизельном отсеке я лицом к лицу столкнулся с Каркоцким.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга: от парторга я не ожидал нарушения корабельной дисциплины. Лицо у него было грязным, как и у остальных матросов, руки вымазаны соляром.

— Виноват, товарищ капитан третьего ранга. Матросы хотели, проверить, все ли в порядке, ну и...

— Оставили нам все в грязи, — вмешался матрос Мисник, о котором в команде не без основания говорили, что из него и слова не выдавишь. — А разве машина такое обращение терпит?

— Сами поглядите, — пришел в себя обрадованный поддержкой Каркоцкий, — можно ли, чтобы в дизельном было такое...

И жестом, исполненным презрения, Каркоцкий показал на ведра с грязью, счищенной с машин.

Годы жестокой войны выработали в каждом подводнике чувство личной ответственности за порученный участок работы, и в некоторых случаях, оберегая людей, это благородное чувство приходилось сдерживать.

— Сегодня праздничный день, вы разве забыли, старшина? И потом... вообще требуется отдых, люди же не автоматы, — стыдил я Каркоцкого в присутствии подчиненных.

— Отдохнем, товарищ командир, в процессе работы! — как бы невольно вырвалась у Мисника старая «малюточная» поговорка.

Тут же он испугался своей невоздержанности и весь сжался, словно приготовившись к обороне.

— Однако, Мисник возмужал.

— И даже немного подразболтался, — добавил Каркоцкий, сверкнув глазами на своего подчиненного.

— Ну, вы уж слишком...

— Нет, товарищ командир, он перерождается, становится болтлив. Я бы его на губу посадил, да стыдно перед англичанами... Вот приедем домой...

Я приказал Терлецкому собрать в центральный пост всех, кто находится на лодке. За исключением дежурного и дневальных по кубрикам на «Чейсере», весь экипаж оказался в сборе.

— Товарищи, я не хочу вас ругать за ваш трудовой порыв, — сказал я, — но поймите, что сегодня наш корабельный праздник. Кроме того, нам просто надо отдохнуть. Завтра с утра выходим в море. Дней отдыха не будет... А сейчас быстро в кубрик! — скомандовал я. — Переодеться — и в клуб на танцы! Советские подводники лучше всех работают, лучше всех воюют и лучше всех танцуют и веселятся — так ведь?

В сопровождении дежурного по кораблю я вышел на пирс вслед за матросами и старшинами. К подводной лодке подходили лейтенанты Дэвис и Лейкок.

— Мы вас хотим пригласить в офицерский клуб, — начал Лейкок.

— Очень благодарен за внимание, но сегодня не могу, — возразил я, — в другой раз.

— Почему?

— Иду в клуб со своими подводниками.

— В клуб? С матросами?

— Да.

— Это же неприлично! — переглянулись офицеры.

— Но, мистер Лейкок, матросы мои боевые товарищи. У нас сегодня общий корабельный праздник, и мы его будем праздновать вместе. Думаю, это будет прилично и весело!

Состязания 

После поднятия советского военно-морского флага наши подводные лодки были перебазированы в порт Данди и на время прохождения курса боевой подготовки вошли в состав интернациональной флотилии.

Нас, советских офицеров, расквартировали с офицерами других наций в фешенебельной гостинице «Мейфильд» в двух километрах от Док-Ярда. Остальной личный состав был размещен в матросских казармах в самом порту.