Жизнь Леонардо, мальчишки из Винчи, разностороннего гения, скитальца - Карло Вечче

Иоанна, созданной для флорентийского баптистерия, удивительно схож с этими последними работами Леонардо. По сравнению с «Ангелом Благовещения» и «Ангелом во плоти» юный Креститель несколько меняет положение правой руки, которая, прорезав пространство картины слева направо, затем изгибается и оканчивается поднятым вверх указательным пальцем. Скульптурный эффект подчеркнут контрастом между плечом и рукой в рассеянном боковом свете и крайне темным фоном. Однако, несмотря на эту контрастность, в картине нет четких линий: все они теряются в сгущающейся дымке сфумато. Свет и тень, низ и верх, передний и задний план: двойственность «Иоанна Крестителя» – вершина живописной поэтики Леонардо, заявленной еще в «Трактате о живописи». Смысл произведения также неоднозначен: какой перед нами сюжет, сакрально-богословский или языческий? Святой, Иоанн Креститель – или юный Вакх-Дионис? Ведь облачена фигура не в верблюжью власяницу, а в пардалис, шкуру леопарда или пантеры, характерную для изображений античного бога.

Судя по свидетельствам современников, «Вакх» кисти Леонардо действительно существовал и принадлежал маркизу Буссето Антонио Марии Паллавичини, аристократу-кондотьеру, перешедшему на службу к французам (что и предопределило последний этап его жизни). Другой «Вакх» того же времени, работы кого-то из учеников, возможно, Мельци, демонстрирует ту же двусмысленность, что и «Иоанн Креститель» самого Леонардо[901].

Это один из вариантов иконографии Крестителя, так называемый «Иоанн в пустыне». Мускулистый святой, или скорее бог, сидит, закинув ногу на ногу, посреди идиллического пейзажа, «пустынного» лишь в том смысле, что он представляет собой буйство природы, где не ступала нога человека. Ясно видны дионисийские атрибуты – длинный посох, именуемый тирсом, и пардалис. Проповедь этого «пророка» – возвращение к корням, к первозданной природе, в объятия Великой Матери, чья тьма обволакивает золотистое тело бога.

26

Зарево пожаров

Милан и Ваприо-д’Адда, 1511–1513 годы

И снова в судьбу Леонардо вмешивается смерть. 11 февраля 1511 года в Корреджо умирает его покровитель, Шарль д’Амбуаз. Впрочем, преемник д’Амбуаза, Гастон де Фуа, поддержанный главным распорядителем королевского двора Жаком де Ла Палисом, сохраняет обязательства французского правительства по отношению к художнику.

Бюджет герцогства на 1510 год, утвержденный 21 марта 1510 года в Париже, предусматривает выплаты «à maistre Leonnard peinctre» и «à maistre Leonnard Vincy florentin»[902] в размере 400 турских ливров, то есть 181 с четвертью экю. Ведомость на сей раз составляет новый казначей, сын предыдущего, умершего в 1509 году, – гуманист Жан Гролье, а подписывает все тот же Роберте. Выплата, запланированная, как обычно, на следующий год, производится уже после смерти д’Амбуаза. А 17 ноября 1511 года в Блуа утверждается и размер будущего жалованья: еще ровным счетом 400 турских ливров[903].

Однако такой свободы, исследовательской и художественной, какая дозволялась Леонардо благодаря щедрости и близкому знакомству с д’Амбуазом, художнику больше не видать. Оставив свои анатомические штудии, он должен снова колесить по Ломбардии по поручениям нового наместника: власть французского короля «на местах» уже не так крепка.

Воинственный папа Юлий II, в 1509 году разгромивший вместе с французами Венецию, теперь выступает за полное изгнание иностранцев из Италии. Он создает союз итальянских государств, тяготеющих к Испании и империи, – так называемую Священную лигу. А при дворе Максимилиана Габсбурга в Инсбруке плетут интриги, надеясь вернуть себе Милан, последние из изгнанных Сфорца.

Пока сильные мира сего заняты планированием войн и переворотов, Леонардо с головой погружается в исследование водных путей Ломбардии. Первоначально вызванная стратегическими военными нуждами, эта задача быстро превратилась в тщательное изучение бассейна Адды с каналом Мартезана, рек Брианцы, озер Анноне, Пузиано и Альсерио[904].

Художник снова осматривает Альпы, ближайшие долины за крупными ломбардскими озерами, а возможно, и более отдаленные, пьемонтские. 5 января 1511 года в верхнем течении По, между горой Монвизо и равниной, он записывает, что неподалеку от Салуццо и знаменитой Чертозы есть одинокая гора, называемая Бракко или Момбракко, и там, ми́лей выше Чертозы, находится важнейшее месторождение кварцита, «рудник слоистого камня, что белее каррарского мрамора, причем без единого пятнышка, и твердости порфира», из которого приятель, мастер Бенедетто (вероятно, скульптор Бенедетто Бриоско), обещал подарить ему доску для растирания красок[905].

Однако война и хаос вновь угрожают Милану, а значит, и тихому, упорядоченному мирку мастерской Леонардо. В конце 1511 года художник, возможно, с башни замка, замечает вдалеке, как швейцарская солдатня предает огню нищие окрестные деревушки: «В день 10 декабря, в час 15 вспыхнуло пламя / в день 18 декабря 1511 года в час 15 случился второй пожар на пути из Швицарии в Милан, в местечке под названием DCXC»[906].

Наступает тревожное время, освещенное заревами пожаров, время пророчеств о разрушении и разорении, предзнаменований, подобных тем, что явлены были в Равенне в преддверии грандиозного сражения между французской армией и войсками Лиги. На рисунке из Атлантического кодекса возникает зловещий образ крылатого монстра-гермафродита[907]. В пасхальное воскресенье 1512 года в битве при Равенне гибнет юный красавец Гастон де Фуа. И хотя исход битвы благоприятен для французов, их владычество стремительно подходит к концу.

Леонардо на всякий случай покидает Милан. Он направляется в Ваприо-д’Адда, на виллу Мельци, которую в качестве гостя семьи Франческо уже не раз посещал в ходе топографических исследований водных путей Ломбардии.

Вилла принадлежит дяде Франческо, Ланчилотто, а его отец, Джироламо, владеет недвижимостью на другом берегу реки, в Калуско. Мельци издавна контролировали этот стратегический узловой пункт на Адде, примыкание канала Мартезана, а также паромную переправу. Более того, Джироламо Мельци, бывший кастелян замка Треццо и командир миланской милиции, может обеспечить безопасность художника в щекотливый момент смены власти.

В Ваприо Леонардо с помощью Мельци приводит в порядок бумаги, а в обмен на гостеприимство составляет проект пышной реконструкции старого здания с большой террасой и видом на реку: стоящая на живописной возвышенности вилла обретает башни-павильоны по углам и спуск к воде[908]. Впрочем, фантазии художника, как обычно, не будут реализованы.

В дальнейшем он сосредоточивается на наблюдениях природы, а на одном из рисунков даже изображает себя почтенным старым философом, который, сидя на берегу, с интересом вглядывается в речные водовороты[909]. В подобном созерцании легко не заметить годы или даже столетия. Однако течение жизни, подобно бурному течению реки, способно перерасти в настоящий потоп.

С террасы виллы Мельци или в ее ближайших окрестностях Леонардо набрасывает легкие, воздушные контуры пейзажей: Адда между Ваприо и Треццо, далекие горы, вид Мартезаны в Кончезе, паром на реке[910]. Художник обдумывает проект перекрытия Адды в районе порога Тре-Корни («три рога») и создания обводного канала, который позволит преодолеть перепады высот[911].

Он также посвящает время реструктуризации своих анатомических тетрадей, новым текстам и новым рисункам, для которых использует пачку листов серовато-голубого цвета. «Любая вещь происходит из любой вещи, и любая вещь становится любой вещью».