Проживая свою жизнь. Автобиография. Часть I - Эмма Гольдман

она не сказала ни слова. Я узнала об этой истории от журналиста другой чикагской газеты.

Однажды вечером, когда я читала книгу, ко мне неожиданно нагрянули несколько детективов и журналистов. «Президент только что умер, — заявили они. — Что ты думаешь об этом? Тебе не жаль?» «Возможно ли такое, — спросила я, — что во всех Соединённых Штатах только президент умер сегодня? Конечно же, многие другие тоже умерли в то же время, возможно, в бедности и нищете, оставив после себя беспомощных иждивенцев. Почему я должна больше жалеть о смерти Мак-Кинли, чем о смерти остальных?»

Карандаши летали по бумаге. «Моё сострадание всегда было на стороне живых, — продолжала я, — мёртвым оно больше не нужно. Несомненно, в этом причина того, что вы все так сострадаете мёртвым. Вы знаете, что вам никогда не придётся сделать что-то для них». «Вот это классный материал, — воскликнул молодой журналист. — Но я думаю, ты сумасшедшая».

Я была рада, что они наконец ушли. Мои мысли были с парнем из Буффало, чья судьба теперь была решена. Какие страдания, психологические и физические, ещё предстоит ему перенести, прежде чем ему позволят сделать заключительный вдох! Как он встретит это последнее мгновение? В его глазах было что-то сильное и решительное, это подчёркивало его нежное лицо. Меня поразили его глаза, когда я впервые увидела его на лекции в Кливленде. Он уже тогда задумал свой поступок или с тех пор случилось что-то особенное, что заставило его это сделать? Что бы это могло быть? «Я сделал это ради людей», — сказал он. Я ходила по камере, стараясь понять возможные мотивы, которые побудили этого юнца исполнить свой замысел.

Вдруг в голове промелькнула мысль: та заметка Исаака в Free Society — обвинение в «шпионстве» Нимана, потому что он «задавал подозрительные вопросы и старался проникнуть в ряды анархистов». Тогда я написала Исааку, требуя доказательств таких возмутительных обвинений. В результате моих протестов Free Society напечатала опровержение с пояснением, что была сделана ошибка. Это меня успокоило, и больше я над этим не задумывалась. Теперь вся ситуация предстала в новом свете, ясная и ужасающая. Чолгош, должно быть, прочитал обвинение; он был до глубины души ранен тем, что его так неверно восприняли люди, к которым он пришёл за вдохновением. Я вспомнила о его желании получить правильные книги. Было видно, что он нашёл в анархизме ответ несправедливости, которая его окружала. Несомненно, именно это побудило его прийти ко мне и позже к Исаакам. Вместо помощи бедный мальчик подвергся нападкам. Не тот ли опыт, ужасно ранивший его душу, довёл его до поступка? Должно быть, были и другие причины, но вероятно, что ему очень хотелось доказать, что он искренний, что он сочувствует угнетённым, что он не шпион.

Но почему он выбрал президента, а не более явного представителя системы экономического угнетения и нищеты? Может, потому, что он видел в Мак-Кинли старательного защитника Уолл-стрит и нового американского империализма, который расцвёл при его администрации? Одним из первых решений его правительства была аннексия Филиппин — акт предательства людей, которых Америка якобы освободила во время испанской войны. Мак-Кинли также олицетворял враждебное и реакционное отношение к рабочим: он неоднократно вставал на сторону хозяев, посылая войска в места забастовок. Я подумала, что все эти обстоятельства, должно быть, сильно повлияли на впечатлительное красивое лицо Леона, бледное и испуганное передо мной.

Меня снова привезли в суд на слушание и снова Буффало не удалось предоставить доказательств моей связи с актом Чолгоша. Представитель Буффало и судья Чикаго, заседающие по этому делу, два часа продолжали словесную борьбу, по окончании которой Буффало лишили добычи. Меня освободили.

С момента моего ареста пресса страны постоянно называла меня спровоцировавшей Чолгоша на его поступок, но после снятия обвинений газеты опубликовали только несколько строк в неприметном углу следующего содержания: «После месячного ареста Эмму Гольдман признали не связанной с убийцей президента Мак-Кинли».

По освобождении меня встретили Макс, Ипполит и другие друзья, с которыми мы пошли в дом Исаака. Обвинения против арестованных товарищей из Чикаго тоже были сняты. Все были в хорошем настроении по поводу моего избавления от того, что все считали роковой ситуацией. «Мы можем быть благодарны любым богам, которые тебя защищают, Эмма, — сказал Исаак, — что тебя арестовали здесь, а не в Нью-Йорке». «Боги в этом случае, должно быть, — это начальник полиции О’Нилл», — сказала я смеясь. «Начальник О’Нилл! — воскликнули мои друзья. — А какое он имеет к этому отношение?» Я рассказала им о своём разговоре с О’Ниллом и его обещании помочь. Джонатан Крейн, журналист и наш друг, разразился громким смехом. «Ты наивнее, чем я ожидал, Эмма Гольдман, — сказал он. — О’Нилл заботился совсем не о тебе, а о своих замыслах! Работая в Tribune, я из первых рук узнал информацию о междоусобице в полицейском отделении». Крейн рассказал о попытках начальника О’Нилла посадить в тюрьму нескольких капитанов за лжесвидетельство и взятку. «Ничто не могло случиться так же вовремя для этих негодяев, как насильственный поступок анархиста, — пояснил он. — Они ухватились за него, как их коллеги в 1887 году; у них появилась возможность выступить защитниками страны и попутно снять с себя обвинения. Но позволять этим птицам становиться героями и вернуться в отделение было не в интересах О’Нилла. Поэтому он тебе помог. Он ловкий ирландец. Однако мы всё равно можем порадоваться, что этот раздор вернул нам нашу Эмму».

Я спросила у друзей, что они думают о том, откуда появилась идея связать моё имя с Чолгошем. «Я отказываюсь ­верить, что этот мальчик в чём-то признался или впутал в это дело меня, — утверждала я. — Не думаю, что он был способен на такую выдумку, которая означала бы мою смерть. Я уверена, что человек с таким открытым лицом не может быть таким малодушным. Должно быть, всё появилось совсем из другого источника».

«Конечно! — решительно заявил Ипполит. — Всю эту подлую историю начал журналист Daily News, который раньше околачивался здесь, притворяясь, что симпатизирует нашим идеям. Вечером 6 сентября он пришёл в дом. Ему хотелось знать всё о каком-то Чолгоше или Нимане: сотрудничали ли мы с ним? Был ли он анархистом? И так далее. Ну ты знаешь, что я думаю о журналистах — я не стал бы давать ему никакой информации. Но, к сожалению, Исаак это сделал».

«Что мне было скрывать? — перебил Исаак. — Все