Мария Тенишева - Впечатления моей жизни

Вот это и было моим вторым приятным событием за прошлый сезон. После того мы в скором времени уехали в Талашкино.

А.И.Успенский давно мечтал купить себе небольшое имение в Смоленской губернии, и я очень одобряла эту мысль в надежде, что летом он будет свободней и мне удастся с ним чаще видеться. Действительно, имение он купил, но при этом его изрядно поднадул и предорого с него содрал его же любимчик Л., можно сказать, щедротами Александра Ивановича сделавшийся человеком. Мечты же мои, что мы будем видеться, навещать друг друга, так и не сбылись.

Что-то для меня непонятное произошло в наших отношениях. А.И. как будто бы меня избегал, чуждался, и даже когда из имения приезжал в смоленское отделение Арх. института, находившееся в нашем доме, ни разу не говорил со мною по телефону.

Как я себе ни ломала голову, какая могла быть причина этому охлаждению, откуда идет зло, что вызвало с его стороны такое ко мне отношение, я ничего не могла придумать.

Меня это обстоятельство сильно огорчало. Я никогда не думала, что после того, как я подошла к А.И. с таким чувством доверия, с каким, я это сделала, так просто, по-человечески отозвалась на его просьбу пожертвовать институту мой музей, который, по его же словам, должен был упрочить существование, а главное, значение этого института, — мы, как будто после того, как дело было сделано, стали чужими.

Нас связывал музей и все, что было вместе передумано и пережито вокруг него. Помню акт в Смоленске в 1910 году, когда А.И. публично объявил о моем даре, и наши дружеские пирушки по этому поводу. Затем через год на таком же акте в Москве*[104], в присутствии чуть ли не всего ученого мира Москвы и многочисленной публики, было огромное торжество вручения мне золотой медали, переданной мне великим князем Александром Михайловичем. Помню посещение музея царской семьей в 1912 г., когда государь по моей просьбе сделал и Институт, и Музей Императорскими, помню и восторг, и речи, казавшиеся такими искренними, и товарищеский обед в тот день. Все, все это, казалось бы, должно было незыблемо скрепить наши отношения…

Мне было горько думать, что когда вопрос шел о моем даре институту, А.И. был ко мне хорош, бывал в Талашкине со всей своей семьей, и даже привозил с собой некоторых профессоров, много и часто мне писал, а когда мне случалось наездами бывать в Москве, всегда завтракал и обедал со мной. Тогда казалось, что между нами прочно установились дружеские отношения навсегда…

20 ноября 1914 года государь, будучи в Смоленске, посетил мой лазарет. Оставшись им очень доволен, он благодарил меня, милостиво обласкал и наградил медалями моих раненых.

А.И. тоже открыл в Смоленске лазарет под флагом "Зеленого Креста". Он надеялся на посещение государя и просил меня быть там в это время.

После того как из моего лазарета уехал государь, я пришла в "Зеленый Крест". Вскоре нам дали знать, что за недостатком времени государь на этот раз в лазарет не приедет. В ожидании высокого гостя, сидя за чашкой чая, А.И. вдруг сказал мне, что на меня обижен за то, что я кому-то говорила, будто он "ненастоящий ученый". Меня это сильно тогда взволновало. Я была уверена, что никогда ничего подобного не говорила, и ясно было, что тут кто-то интригует и хочет меня с ним поссорить. Я стала просить, настаивать, чтобы узнать имя того, кто мог сказать ему такую возмутительную ложь. Он долго упирался и наконец назвал Барщевского.

Мне было легко оправдаться от такого глупого обвинения. Было слишком неправдоподобно, чтобы я могла доверять свои мысли такому человеку, как Б., не говоря уже о том, что мне и в голову не пришло бы сказать то, чего я сама не думаю. Я дала А.И. слово в том, что говорю правду. Мне показалось, что он поверил моей искренности, успокоился, и мы расстались друзьями.

Этот инцидент был мною окончательно забыт. С той поры пришлось столько пережить, что не только мелочи окружающей жизни, но и мои личные дела и желания отошли далеко на последний план.

Прожитая в Москве зима показала мне, что А.И. совершенно ко мне переменился, и я приехала в Талашкино с тяжелым чувством. И вот мне предстал Барщевский, и я поняла, что зло идет от этого маленького человечка.

Он влачил когда-то в Ярославле нищенское существование, едва зарабатывая для своей семьи 50 рублей в месяц в качестве надсмотрщика работ при Губернской земской управе. В свободное от занятий время он делал снимки с памятников нашей старины на севере. Эта преданность к ней показалась мне трогательной, я вытащила его оттуда и пригласила заведовать моими собраниями русской старины в Смоленске.

С момента передачи музея Археологическому институту Барщевский, служивший у меня уже лет двенадцать, принял со мною совершенно другой тон. Я заметила в нем непомерную важность, а полученный им от А.И. институтский значок почетного члена сделал Барщевского неузнаваемым.

Звание почетного члена дает мужчинам право на чин статского советника, но должна сказать, что в данное время иметь этот значок не делает особой чести, уж слишком он опошлился, красуясь, к сожалению, на всяких проходимцах, так как А.И. без разбора сорил им направо и налево.

Барщевскому этот значок шибанул в нос, как шампанское. Он обзавелся форменной генеральской тужуркой и проникся олимпийским величием. Все это было бы только смешно, если бы его величие ограничивалось лишь особой походкой и осанкой, которые появились у него одновременно с генеральской тужуркой. Но ему захотелось быть независимым директором музея. Между тем на дороге стояла я как попечительница музея. И вот началась сложная и тонкая интрига...*[105]

Не хочу давать моему сердцу озлобиться на А.И. Несмотря ни на что, я всегда буду его уважать за то, что он создал институт, стоивший ему многих забот и огромных трудов. Как всякий человек, созидающий что-либо большое, несет он тяжкий крест, борясь с завистью и неприязнью. К сожалению, я это хорошо знаю по своему личному жизненному опыту…

Поразительно, как человек вынослив! Сколько его душа способна впитывать горечи всякого рода! Какая трата сил требуется для каждого нового испытания, а за дверью стоят, выжидая очереди, новые удары… и все же человек жив… Как часто за эти годы я думала, что больше жить не стоит, что счастлив тот, кто раньше убрался на покой…

XXXV

1916 год

Боже, какой во мне разлад! Какая щемящая тоска! Тяжелое разочарование мало-помалу охватило меня, и я не в силах справиться с собой. С каждым днем это чувство растет, с каждым часом что-то отрывается, до боли терзая душу. Чувствую нашу гибель, мы падаем куда-то в пропасть, мы завязли в такую пучину, где умирает все — и лучшие чувства, и надежды на будущее. Всего еще два года тому назад, в начале этой страшной войны, я безгранично верила в нашу мощь, честь и патриотизм. А теперь?!… Глубокая вера моя потрясена во мне до глубины…