«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах - Коллектив авторов

выбиты и действовали только 3 сорокасемимиллиметровые, батарея из-за волнения молчала. Приходилось отстреливаться 6-ти дюймовыми. Часу в первом ночи поуспокоились, так как миноноски неприятельские должно быть потеряли нас и преследовали разбежавшиеся суда. Ночь была темная. Рассмотреть количество шедших судов было невозможно. Освещать было нельзя, да и нечем, так как все наши прожекторы были сшиблены, а провода перебиты. Первые представляли из себя только остовы. Все, кто мог, следили за горизонтом, помогая сигнальщикам, которые были расставлены мною по приказанию вахт[енного] начальника и г[оспод] офицеров, находящихся в рубке. Сифуров, Гиль и я стояли на левой стороне мостика, Рыбаков и Андреев стояли с правой стороны боевой рубки, в помощь комендорам стоял Земленский, а в рубке – Шемякин и кондуктор Козенец, остальные же пошли отдохнуть, чтобы быть готовыми заступить на вахту. Меня очень одолевал сон, так как весь день пришлось стоять боевую вахту, да и пережитое за день сильно утомило меня. Голова все еще была деревянная, во рту опухло, слуха нет. Указав Сифурову свое место, я тут же на мостике, прикрыв себя матрасом, ткнулся около кожуха. Суда шли самым большим ходом. Броненосец весь трясся. Перебитые снасти и остовы прожекторов производили стук, а перебитый левый выстрел протяжно пищал, точно несмазанная флюгарка нашем [пропуск в тексте]. Я хотел переменить место и лечь в ящик для коек на среднем мостике, но труп матроса Безденежного, оказалось, раньше меня занял [это] место. У него была оторвана нога. Невдалеке от него лежали ещё два трупа. Их похоронили утром, так как сейчас было невозможно. Мне опять пришлось уйти на старое место, где ненадолго, но крепко уснул. Пока лихорадочное состояние не стало забирать в свои руки.

15-го мая

Идем сильно. Машина имеет от 80 до 95 оборотов. Курс 30. Судно сильно трясется (Из утопленного и чернового вахтенного журнала)[369].

Тревожная ночь с 14-го на 15-ое мая близилась к концу. Спалось плохо. Нервные вздрагивания от всего виденного за пережитый день заставляли просыпаться. Воображение развилось до болезненности. То японец наставляет тебе штык в грудь, а ты беспомощен, нет оружия отразить. Вот он уже надавливает… прокалывает фланелевую рубаху. Холодная сталь ощущается разгоряченной грудью, ты трусишь смерти и просыпаешься. Или же тебя с судового мостика сталкивают в воду, ты вздрогнул, полетел и проснулся, а судно дрожа от сильного хода со стукающими обломками снастей и прожекторов, заставляет успокоиться, как бы напоминая этим слова «держись крепче, я все вынесу». Успокоившись немного, сон опять начинает забирать в свои руки. Дремота приводит в немое состояние, а болезненный сон опять порождает галлюцинации. Вон кто-то идет к нам на мостике. Это Битте, комендор из двенадцатидюймовой кормовой башни. Ему снарядом раздробило часть черепа, мозги вывалились, а на место их была вложена пакля или скомканный бинт… Не разберешь… Только не мозги. Вся эта грубая масса, пропитана кровью. Наклонив голову, он говорит «перевяжи-ка мне, Зефиров, эту рану». Я начал разглядывать и от ужаса проснулся, думая еще – как же я могу ее перевязать, ведь набитый бинт надо вытаскивать, а он длинный и скомканный, произведет нестерпимую боль. Привстав немного я огляделся кругом. В это время ко мне подошел Сифуров, спрашивая, «что с тобою», но я рассеяно смотрел в темноту.

Тишина полнейшая, только дежурные комендоры, сигнальщики и г[оспода] офицеры, находящиеся в боевой рубке сосредоточенно следят за горизонтом, а последние и за ходом судна, то прибавляя, то убавляя обороты винтов. Вон где-то за горизонтом наше или неприятельское судно водит лучами прожекторов, точно таракан усиками, ощупывая себе безопасный путь, то в сторону, то прямо. Чу! Слышны чуть-чуть доносившиеся выстрелы – это наши отставшие подбитые суда борются с предсмертной агонией. Вон показалось что-то вроде взрыва. Виден был столб огня, и опять стало тихо. Это, по всей вероятности, был «Наварин», погибший перед утром. Битте еще не выходит из воображения. Я насмотрелся на него, быв посланным зачем-то в операционное отделение, где он лежал около трапа, а возле валялись ампутированные руки и ноги.

<…>

Утро 15-го мая чуть-чуть брезжилось. Я встал и посмотрел на наш кильватер, грустно стало на душе, когда увидел идущими за адмиралом только четыре судна и пятый «Изумруд». Где «Олег», где «Аврора»? Разве крейсерский ход не мог дать им возможности следовать за нами? Или их адмирал не захотел быть под командой равного себе? При чем здесь самолюбие, когда жертвуешь собой. Или это слова из старой песни бедной Лизы? А может быть, неприятель, оттеснив их, не дал соединиться с прорвавшимися в Японское море четырьмя броненосцами? И они видя невозможность [прорваться] и стараясь сохранить суда, ушли вспять. А может быть, они уже лежат на дне Корейского пролива. Мысли в голове делали различные предположения и я помирился на последнем. На горизонте все еще было спокойно. Вдруг с левой стороны показался неприятельский разведчик, похожий на наш, только трехтрубный. По-видимому, он остановился и долго рассматривал наши суда, флага разобрать было невозможно и говорили, что это «Урал» с отбитой трубой. Я же видел нашего красавца тонувшим, но напротив говорить не стал, так как уже видно было, что песня наша спета, а если говорят «наш», то это слова ободряющие команду, а может быть и самих себя. Мы шли так с час, как будто бы не понимая друг друга.

Разведчик, увидя находку, созывал неприятельские суда, и вот на горизонте их появилось четыре, а потом шесть, мы начали разглядывать. Самоуверенности не было, все говорили «кажется», несмотря на то, что по силуэту были суда не наши. Некоторые говорили что впереди идут «Суворов» и «Александр III». Флагов разобрать было еще нельзя. Видимые суда шли параллельным нам курсом. Два из них, [которые] приняли за наши, шли впереди, отдельно от отставших четырех, а потому и представлялась картина, будто четыре судна гонятся за двумя. Видно, что ход у передних двух лучше, чем у задних. «Суворов» и «Александр III» я видел вчера на краю гибели, один из них силился еще идти за нами, но малый ход изменял ему. Он шел, сильно накренившись на левый борт и корму. Но вот разобрали и флаг неприятеля, убедившись, что это не наши. «Николай» взял курс правее, мы последовали за ним же. Неприятель стал усиливаться. К нему подошли четыре истребителя и один минный крейсер, у которого ход был, по-видимому, хороший. Он обошел сзади нас на правую сторону, убедился и пошел опять к своему отряду, все еще прибавляющему ход. Японские суда старались оттеснить