Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

Фюрер с трибуны грандиозного митинга драматически протянул Франции руку примирения на века, и 7 июля 1933 года правительство радикал-социалистов втянуло Францию в самоубийственный пакт мира с фашистскими диктаторами — Гитлером и Муссолини. На смену Даладье в правительство вступает Сарро и вновь посылает в Берлин де Бриньока. Ответ: «ласка и тепло». Маленький и добренький дядя Адольф передал своим французским друзьям: «Те, кто говорит, что я хочу войны, просто оскорбляют меня! Я не такой человек! Война? Она только может ухудшить положение вещей: война означала бы уничтожение наших рас, этого лучшего цвета человечества, и привела бы к торжеству коммунизма! Когда я даю слово, я имею обыкновение держать его!» И вновь пробный шар Гитлера был ловко подхвачен последними якобинцами из кабинета Сарро: они могли еще некоторое время наслаждаться жизнью! Лишь бы дальше благоденствовать! О радость бездействия, и они стали поручителями фашизма.

В 1935 году фашистская Италия начинает разбой в Абиссинии. Политическая игра началась. Муссолини договаривается с Гитлером о взаимной поддержке. Англия в лице сэра Джона Саймона при его встрече с Гитлером обещает не препятствовать:

1. созданию воздушного флота равного французскому при достижении паритета с Францией и увеличению в соответствии с ростом советского воздушного флота;

2. уничтожению «польского коридора»;

3. возвращению старых немецких колоний и получению новых;

4. увеличению численности сухопутной немецкой армии, которая должна быть на одну треть больше французской;

5. аннулированию Версальского договора и полной свободе вооружаться;

6. восстановлению статуса Германии в Европе, существовавшего до 1914 года.

Англия отдает себе отчет в безусловной реальности немецкой экспансии и в то же время в границах соглашений с Францией запрашивает ее правительство: «Может ли английский флот рассчитывать на помощь французского флота в случае военных действий против Италии?» Разумеется, Англия при удобном случае меняет свою политику! Франции еще не поздно действовать! Париж при поддержке радикал-социалистов дает уклончивый ответ. Спокойствие снова выиграно, на этот раз ценою гибели Лиги Наций и французских государственных интересов. Нам все равно! Лишь бы еще год безмятежного существования!

Время не идет, оно летит, в 1936 году агент Гитлера Отто Аветц в Париже, на улице Рокенен открывается Коричневый дом.

Париж наводняет агентура гестапо: подкупленные люди работают редакторами газет, они в органах государственной безопасности, в высшем командовании армии и в самом правительстве. Ах, как сладко, привольно и легко живется в эти годы в кабинете Сарро и всем, кто не трудится и не создает никаких жизненных ценностей!

Буржуазная Франция, разъедаемая язвой продажности и ненасытной жаждой спокойствия и наслаждения, заживо умирает. Великую страну к невиданному поражению попеременно вели три последних якобинца: любитель вкусно поесть, любитель крепко выпить и любитель сладко пообщаться с женщинами. Через последнюю, мадам Раванье, Гайс-берт ван Эгмонт и получил аудиенцию.

Мсье Сарро был высокий мужчина, очень смуглый, чернобровый, с красивой сединой в волосах, одетый строго, но с большим вкусом. Темные очки, в углах полного, чувственного рта застыла брезгливая улыбка. Старый селадон к этому времени очень износился и постепенно превращался в брюзгу. Но общее впечатление было очень барское. Художник сразу же почувствовал в его лице вершителя человеческих судеб и был ежесекундно готов к бою — нападению или обороне, судя по обстоятельствам. Он невольно вспоминал графа Кабелля и подбадривал себя: «Но ведь тогда я имел успех, мой первый успех».

— Итак, я вас слушаю, — веско проговорил мсье Сарро.

Художник спокойно и толково изложил суть своего дела, которое всего-то и заключалось в требовании из соображений высшей нравственности и человечности коренным образом перестроить колониальную администрацию всей Франции.

Известно: чем человек здоровее и культурнее, тем богаче в его сознании ассоциации, вызываемые отдельными словами. Оба собеседника были в достаточной мере здоровы и культурны, но — странное дело! — одни и те же слова будили в их головах совершенно разные образы, представления и мысли.

«Алжир, Экваториальная Африка, Конго, Габон!» — на все лады повторяли оба собеседника. Художник за спиной сановника видел тропическую природу и всеобщую нищету, а сановник, небрежно скользя глазами по лицу и фигуре художника, прежде всего, вспоминал губернаторов этих необозримых пространств. Они все были ему лично хорошо знакомы, он со всеми не раз сиживал на бирже, за кулисами театров, у карточного стола и в отдельных кабинетах дорогих ресторанов. Они все принадлежали к узкому кругу высшей аристократии, все были эпикурейцами, сибаритами и ловцами счастья, все знали друг о друге всю подноготную и не раз нос к носу сталкивались у одной заветной двери. Парадный фасад величественного здания Французской Республики украшает девиз «Свобода, Равенство и Братство», начертанный над златыми вратами, из которых выходят только избранные. Но, чтобы попасть в их число, надо в это здание сначала юркнуть с черного хода, в маленькую грязную дыру, над которой тоже есть надпись: «Do u des» («Давай, чтобы тебе дали» [лат.]). Все эти помпезные губернаторы с брезгливыми и барскими складками в углах рта и сам мсье Сарро в храм свободы, равенства и братства также пролезали через этот черный ход.

Художник рассказывает о народе колоний, а мсье Сарро вспоминает о ее губернаторе: «Ему нужно отдать карточный долг, задерживать выполнение долга чести так некрасиво. Он мне еще понадобится. Понадобится ли? В самом деле? Постой-ка, мой милый, срок твоего назначения скоро истекает, и, мне кажется, я сумею протолкнуть на твое место моего племянника мсье Ренара. Он за это поддержит мои операции на бирже: ведь он связан с Лавалем. Сам Анатоль де Монзи любит повторять: “Что касается биржи, то я слепо следую за Лавалем”. Еще бы, этот социалист явился в Париж без штанов, а теперь имеет несколько миллионов, замок, три поместья и графский титул. Недурную идею дал мне этот странный субъект. Откуда моя красотка его выкопала?»

Мсье Сарро начинает даже более внимательно слушать его и благосклонно взирать на просителя, сидящего перед ним в скверном костюме и солдатских ботинках. Похожие на симпатию чувства неясно шевелятся в его душе, но свет из зеркального окна падает на худое и одухотворенное идеей лицо художника, и сановнику делается вдруг не по себе. Он уже видел вблизи себя такие лица в Индокитае, последний якобинец невольно отодвигается подальше и уже с подозрением смотрит на посетителя.