Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

А между тем Нестеров продолжал свое путешествие. 7 августа он предстал в Дрездене перед «Сикстинской мадонной», а выходя из галереи, встретил Остроухова с супругой, который порадовал его сообщением о том, что в Москве, в Абрамцеве, сейчас живет В. М. Васнецов. Его-то Нестеров хотел увидеть по приезде…

20 августа Михаил Васильевич писал своему другу Николаю Александровичу Бруни, уже из Хотькова, восхищался Бастьен-Лепажем и «два слова» сообщал о своих деяниях: «Работаю этюд к картине „Явление старца отроку Варфоломею“ (преподобному Сергию)… Эта вещь вернее, чем другие, задуманные мной, может увидеть свет Божий».

Если кому-то показалось, что отрок Варфоломей — прямой отклик на Жанну д’Арк, это не верно. От Бастьен-Лепажа Нестеров воспринял не образы или манеру. Бастьен-Лепаж открыл могущество и глубину простоты. Мы такую простоту зовем святой. Образ Варфоломея явился Михаилу Васильевичу в Троице-Сергиевой лавре. Здесь тот же случай, что с Серовым, когда тот писал «Девочку с персиками».

Кресало великих мастеров Возрождения высекло искру. В Италии, рассматривая портреты кардиналов, изображения Мадонны, Нестеров думал о благотворности заказа. Ведь вся живопись Возрождения — это не свободное излияние творчества, но всегда исполнение желания и воли богатого и сильного. Заказа!

В России же близилось грандиозное духовное событие — пятисотлетие со дня преставления преподобного Сергия, игумена Радонежского, всея России чудотворца (1892 год). Но последуют ли заказы на иконы, на картины от Православной церкви, от царя, от меценатов? И однажды у Нестерова мелькнула странная, детская совсем мысль: а ведь у них с Сергием общая беда. Сергия до пострига в монашество звали Варфоломеем. В отрочестве жил он в Радонежье — почти в Абрамцеве! Был Варфоломей к учению прилежен, да неспособен. То же претерпел и Михаил Васильевич. В гимназии в полном ничтожестве провел два года, пока отец, не сжалившись, забрал его и отвез в Москву, чтобы определить в Императорское техническое училище. Экзамены Миша выдержал по Закону Божьему, по чистописанию и по рисованию, по остальным предметам — или нуль, или единица. Василий Иванович не смирился, отдал своего отрока в реальное училище. Подучится и сдаст экзамены в техническое училище.

Из огня в полымя угодил бедный ученик. В гимназии каторгой была латынь, в училище — арифметика.

У отрока Варфоломея дела шли еще даже хуже, никак читать не мог научиться.

Нестеров думал о прежних своих горестях и улыбался: нашел чем равняться со святым! Грехи, грехи! Но сердце сладко щемило. Как в детстве, перед чудом Рождества, перед Пасхой. Чем не сюжет: отроку явился старец, который благословит, даст частицу тела Господня, пойдет с Варфоломеем к нему домой, и мальчик удивит родителей вдохновенным и безупречным чтением «Псалтыри».

Картина будет бесценная для всех, почитающих себя малоспособными, обойденными Божьей милостью.

В Хотькове Михаил Васильевич поселился, чтобы быть ближе к Елизавете Григорьевне. Ему нужны были беседы с ней.

И еще хотелось именно здесь, среди земляков Сергия найти отрока, как некогда Репин нашел своего горбуна для «Крестного хода».

Душа приготовилась к чудной работе, голова пылала нетерпением, но чтобы начать — мало веры и отваги, нужна паутинка, ведущая к образу. Как ее разглядеть, эту паутинку, среди огромного мира, не ошибиться, взять ее, а не ту, что рядом.

Однажды, в пусто начавшийся день, Михаил Васильевич пришел в Абрамцево за утешением.

Лето уже кончилось, но ветры тепла еще не выдули, и осень не разгорелась, только приготовлялась к празднику. Было так хорошо, что чай пили по-летнему, на террасе.

Елизавета Григорьевна заговорила о Лескове, дивилась, сколько в его произведениях детскости, простодушия, любви к Господу и к людям. Лесков мог стать великим писателем, когда бы сам не был «уязвлен» непомерной тягой нашего века к реализму, к постылой мелочной критике.

— Хотите, почитаем из «Соборян», — предложила Елизавета Григорьевна. — Я сейчас принесу книгу.

Пока она ходила за книгой, Нестеров оглядывал окрестности, смотрел на Ворю далеко внизу, под холмом, на серебристо-матовую, с причудливыми разводами, как на малахите, капусту… Капуста, Господи, но как это красиво! Поднял голову выше, чтобы не видеть огородов, к ясным далям за шапками лесистых холмов. А там тоже серебро. Розовое. Нежное. Вился сизый дымок. Печь что ли затопили? Или в каком-то распадке, невидимом отсюда, лесник жжет сучья. Над Ворей, справа, ровно и тихо золотилась березовая рощица.

— Да вот же она! — сказал он вслух, думая о своей картине. — И капуста, и розовая даль, и золото березок.

Поднялся, открыл мольберт, принялся рисовать.

Вернулась Елизавета Григорьевна с книгой.

— Вы уже за работой… А я другое принесла. Послушайте. — Она села, открыла заложенное место, бережно провела пальцами по странице. — «И егда письмо изготовил, занемоглось мне гораздо, и я выслал царю на переезд с сыном своим духовным, с Федором юродивым, что после отступники удавили его, Федора, на Мезени, повеся на виселицу. Он же с письмом приступил к цареве корете со дерзновением, и царь велел его посадить и с письмом под Красное крыльцо, — не ведал, что мое; а опосле, взявше у него письмо, велел его отпустить. И он, покойник, побывав у меня, паки в церковь пред царя пришед, учал юродством шаловать, царь же, осердясь, велел в Чюдов монастырь отслать. Там Павел архимандрит и железа на него наложил, и Божиею волей железа рассыпалися на ногах перед людьми. Он же, покойник-свет, в хлебне той после хлебов в жаркую печь влез и голым гузном сел на поду и крошки в печи побираючи, ест. Так чернцы ужаснулися и архимандриту сказали, что ныне Павел митрополит. Он же и царю возвестил, и царь пришел в монастырь, честно ево велел отпустить…» Вот сцена из времен, когда вера была жива и когда верой жили…

— Аввакум, — сказал Нестеров. — Я читал… У него так все просто и такая драма, что сердце останавливается.

— Аксаковы верили: Россия спасется крепостью старообрядцев.

— От кого спасется, от чего? — Нестеров поморщился, словно ему стало больно. — Простите, Елизавета Григорьевна! Я часто это слышу — будущее России, преображение, спасение!.. Европа живет беднее нас. Они к нам в слуги едут, они русских у себя ждут. От кого мы должны спасаться?

— От безверия.

— А я вам так скажу. — Потер ладонью лоб и смотрел на ладонь, будто считывая с нее. — Безверия не остановить. Гора рухнула, мы не чувствуем катастрофы только потому, что летим вместе с горою… Страшный удар еще впереди, боль, беспамятство… — Быстро посмотрел на Елизавету Григорьевну и тотчас опустил глаза. — Я всю мою жизнь отдам прославлению святой нашей веры… Ни на что не надеясь.