Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

Ознакомительный фрагмент

Чтобы вышибить клин, нужен был другой клин. Неужели – это Орбелиани? И зовут Марией, как его мама́. И такая нежная, приятная, точно фея. Губки сладкие. Миндалем пахнут…

Нет, определенно можно попробовать жениться. Возвратиться с Кавказа с таким трофеем. То-то разговоры пойдут по салонам в Москве и в Петербурге! Лермонтов женился на грузинской княжне! Точно Грибоедов. Да, не ожидали! А на вид такой замухрышка…

Бабушка, конечно, вначале расстроится: ей кого ни приведи в жены внука, ни одной не будет довольна. Но потом остынет и успокоится. Примет Машу-Майко как родную. Бабушка – она добрая, хоть на вид и строгая. При желании из нее можно вить веревки.

Надо будет сразу выйти в отставку и заняться литературой. Наконец собрать книжку стихотворений – ведь Краевский давно пеняет, что не составляю. И продолжить хлопоты в отношении «Маскерада». А потом – открыть собственный журнал. И засесть за толстый роман. Имя герою уже придумано – Григорий Александрович Печорин. Кое-кто усмотрит параллели с Онегиным (две реки: Онега – Печора), ну и пусть. Ведь они действительно в чем-то схожи. Мой Онегин – офицер на Кавказе. Попадает в разные переделки, но не столько военные, сколько житейские. И описывает их чрезвычайно иронично.

Лермонтов поднялся, спросил сам себя: стало быть, женюсь? Затем устало провел рукой по лицу: завтра, все решу завтра. А сегодня – спать. Надо выспаться, чтобы принять верное решение.

Поплутав по аллеям, он вышел к дому и наткнулся на сторожа-грузина, обходившего с фонарем владения князя. Оба испугались. Осветив лицо незнакомца, сторож улыбнулся:

– Вы, русский офицер, гость хозяев, да? А зачем ходить в темноте, ночью надо спать.

– Вышел прогуляться, подышать свежим воздухом. И слегка заблудился.

– Заблудился – нехорошо. Я иду провожать, дверь открыть, да?

– Сделай одолжение, дорогой.

У себя в комнате он бросился на кровать и блаженно вытянулся. Ночью надо спать. Все решения будут завтра…

5

К завтраку Лермонтов спустился около восьми. Был во всей красе: в свежей сорочке, которую заботливо положил ему в саквояж Андрей Иванович вместе с чистыми носовыми платками и бритвенным прибором, в вычищенном мундире (чистил сам, найденной в гардеробе щеткой) и надраенных до блеска сапогах (чистил слуга Чавчавадзе – корнет выставил обувь в коридор), выбритый, сбрызнутый одеколоном. Увидел на балконе Давида, подошел поздороваться. После рукопожатий тот предложил покурить. Сели в мягкие плетеные кресла.

– Хорошо ли спалось, Мае?

– Великолепно. Как говорится, без задних ног.

– Видно, неплохо надышался ночным воздухом.

Лермонтов смутился.

– Сторож, мерзавец, доложил уже?

– Отчего же мерзавец? Это его работа. Сообщать обо всем, что заметил при обходе.

– Я вначале не мог уснуть и решил было прогуляться. Видишь – помогло.

– А зачем вылез из окна? И кусты помял? Проще – в двери.

– Побоялся кого-нибудь разбудить.

– Ну-ну. – Давид пыхнул трубкой. – А может быть, ходил на свидание в парк?

Михаил изобразил удивление.

– Господи, о чем ты?! Да с кем – свидание? У меня вчера и времени не было с кем-то уговориться.

Молодой Чавчавадзе невозмутимо курил. Затем сказал таким же невозмутимым голосом, глядя куда-то в сторону:

– Говорю по-дружески: с дамским полом в моем доме не шути. Здесь не то что в России. Наши законы намного суровее.

– Ты мне угрожаешь, Дато? – усмехнулся Лермонтов.

– Я предупреждаю. Сестры и Майко под моей и отца защитой. Никаких двусмысленностей не потерпим.

Михаил раздраженно засопел и какое-то время курил молча. Но потом спросил уже без нервозности:

– Ну а коли я сделаю предложение?

У Давида на лице отразилось недоумение.

– Да кому, позволю себе спросить? Нина дала обет и ни с кем не хочет связывать себя узами нового брака. У Екатерины жених – князь Дадиани. Правда, помолвка их еще не оформлена, но, я думаю, это дело времени.

– А Майко?

– Майко?.. – собеседник выдохнул дым. – О Майко забудь. Потому что она моя.

– То есть как – твоя?

– Я имею на нее виды.

– Любишь?

– Да, люблю. Состоял в переписке, будучи в Петербурге.

– А она к тебе расположена?

– Отвечала на письма с нежностью.

Трубка Михаила погасла, он зачиркал кресалом, высекая искры. Снова раскурил и затянувшись, спросил:

– Ну а коль она предпочтет другого?

Чавчавадзе ответил просто:

– Я его убью.

– На дуэли?

– Это уже неважно. Главное – убью. Потому что Майко за другим не быть.

Лермонтов, нахохлившись, сидел, как замерзший голубь. Мрачно бросил:

– Мне твои пассажи, Дато, удивительны. Все-таки у нас девятнадцатый век, и считается, что свободным женщинам можно делать выбор самим.

Однокашник слегка поморщился.

– Здесь Кавказ, и законы иные. На Кавказе все решает мужчина. – Он постучал по пепельнице, вытряхивая догоревший табак. – Словом, не сердись, дорогой Мае, я обидеть гостя не вправе и действительно рад тебя видеть после долгой разлуки, но считаю своим долгом честно предостеречь, по-дружески. На Кавказе свои порядки. Мы, живя в России, уважаем и соблюдаем ваши порядки. Ну а вы у нас соблюдайте наши. И тогда не возникнет поводов для ссор.

– Я благодарю тебя за науку, – мирно проговорил Лермонтов.

– Карги! Хорошо! – И Давид слегка похлопал его по предплечью.

Вскоре спустились дамы: первой шла Саломея, за ней дочери. Гостя проводили к столу. Все сели, ожидая хозяина. Улыбнувшись, Екатерина спросила:

– Как вам спалось, Мишель?

– Превосходно, Като, спасибо.

– На дворе нынче пасмурно, но, надеюсь, дождик не помешает вашей конной прогулке с папа́.

– Я тоже надеюсь.

Наконец появился князь. Слуги начали подавать блюда.

– А Майко не выйдет? – обратился к жене Александр Гарсеванович.

– Нет, Марии с утра нездоровится. Мы ей подадим в комнату.

– Сильно нездоровится?

– Ничего серьезного, – с некоторой насмешкой ответила Саломея, бросив взгляд на гостя. – С молодыми девушками это бывает.

Разговор перешел на другие темы. Лермонтову вдруг захотелось уехать, покинуть этот с виду гостеприимный, но на самом деле совершенно чужой, в чем-то даже враждебный дом, с его удивительными законами и неясными отношениями. Еще эта конная прогулка с хозяином! Может, отказаться? Нет, нельзя, обидится. Надо терпеть.

Кофе пили на балконе. Александр Гарсеванович, посмотрев на небо, произнес:

– Тучи вроде бы начали редеть, небо проясняется. Вы не против прогулки, Михаил Юрьевич?

– Я в предвкушении.

– Ты поедешь с нами, Дато?

– Нет, мерси, у меня дела в Караагаче.

– Ну как хочешь.

Конюх вывел под уздцы лошадей. Всадники помахали женщинам, провожавшим их, стоя на балконе, и неторопливо двинулись по аллее. Чавчавадзе заговорил: