Николай Новиков - У истоков великой музыки

 За столом разговор опять зашел о родине Мусоргского. С дотошностью Нестеренко расспрашивал о музейных делах, о поисках новых экспонатов. Еще в первую встречу в Наумове я понял, что Евгений знает о Мусоргском больше, чем работники музея. И сейчас он говорил о том, что надо не только собрать и расставить вещи, но вдохнуть в них жизнь, изучить неизвестный в литературе псковский период. Евгений назвал имена тех, кто писал о Мусоргском, и с особым уважением говорил о Каратыгине.

 - Вячеслава Гавриловича нужно почитать как основателя музея, ведь он первый из музыковедов побывал на родине композитора, собрал разные сведения, документы, сделал снимки...

 Наверное, Евгений уловил в моих глазах растерянность (я впервые слышал эту фамилию) и перевел разговор на другое. Каково же было мое удивление, когда после поездки в Москву я получил письмо, где Нестеренко на нескольких страницах переписал статью Каратыгина из редкой книги: "Мне кажется, эти выписки будут любопытны для Вас",- писал он. Оценив эту высшую деликатность артиста, я засел в библиотеке.

 Перечитал почти всю литературу о Мусоргском и пришел к любопытным выводам. Оказалось, что первый биографический очерк о композиторе написал Владимир Васильевич Стасов. Во вступлении он сетовал, что наше отечество "скудно сведениями о самых выдающихся по таланту и творчеству сынах своих, как ни одна земля в Европе". И сам же объяснял: "Сначала тянут и медлят, потом окончательно забывают, а позже не остается никакой возможности собрать не только устные какие-нибудь рассказы, но даже письма того исторического русского человека, который, наверное, заслуживал бы лучшей участи. Какая печальная система, какая недостойная привычка! Мне было бы слишком больно, чтоб подобное случилось и с Мусоргским, которого я знал в продолжение почти четверти столетия и у которого привык давно ценить и глубоко уважать не только крупный, оригинальный талант, но и всю прекрасную, светлую личность. Поэтому я постарался собрать от родственников, друзей и знакомых Мусоргского все доступные в настоящее время изустные и письменные материалы, касающиеся этого замечательного человека..."

 Стасов выполнил благороднейшую работу, собрав различные материалы. В бумагах Мусоргского он обнаружил "Автобиографическую записку", составленную Модестом Петровичем незадолго до смерти, которая и стала основой биографии. Стасов написал письмо Филарету Петровичу Мусоргскому, и старший брат композитора ответил на десять его вопросов - это второй важный документ. Однако, если судить меркой сегодняшнего дня, то и Стасова можно упрекнуть его же словами "тянут и медлят", так как за четверть века дружбы с Мусоргским он не узнал ничего о родных местах композитора, о его родословной и даже о родителях, о няне, о первой учительнице музыки...

 Это пытался сделать второй биограф, Вячеслав Гаврилович Каратыгин - музыковед, литератор, композитор, профессор Петербургской консерватории. В 1910 году он поехал на родину композитора. "Объезжая родственников Мусоргского, я непременно хотел разыскать портреты отца и матери композитора,- писал Каратыгин,- к сожалению, эти поиски не увенчались ни малейшим успехом". И опять же сегодня непонятно: почему Вячеслав Гаврилович не обратился к племяннику композитора Георгию Филаретовичу Мусоргскому, у которого хранились семейный альбом и другие реликвии?

 "По отношению к Мусоргскому невозможно сомневаться, что в развитии его глубокого почвенного реализма и национализма сыграли огромную роль годы его детства, сплошь протекшего среди широких просторов псковской деревни, среди ее живописной природы, ее обширных полей, лугов, озер, лесных чащ, среди сельского крестьянства",- писал Каратыгин. Этого же мнения придерживались Стасов и все последующие биографы. Но, как ни парадоксально, конкретно родине Мусоргского в его родословной отводилось всего несколько строк... Даже в изданиях по 700 - 800 страниц наиважнейший в биографии композитора период детства умещался в один абзац. Никто из авторов не называл прототипов персонажей произведений Мусоргского, не сообщал о его более поздних поездках на родину. В тайне держал все это сам композитор. Можно ли было теперь разгадать эту загадку?

 Когда я написал об односельчанах Мусоргского и отправил вырезки из "Псковской правды" Евгению Нестеренко, он сразу же откликнулся: "Хорошо, что Вы описываете жителей этих мест, ведь и природа, и среда питали интеллект и дух композитора. Все собранные от людей сведения храните - это бесценные свидетельства, они потом будут использоваться многими исследователями жизни и творчества Мусоргского, и важна очень высокая их документальная точность... Хорошая идея не дать исчезнуть Кареву с лица земли". 

Летопись земляков

 Из очерков В. Г. Каратыгина я узнал единственную из фамилий прежних жителей Карева: "Старый дом, в котором братья родились и прожили юные годы, не сохранился. Но новый дом - им и всем имением в позднейшее время владел А. А. Бардин - выстроен на том же косогоре, даже материал стройки не весь новый, а с примесью бревен из старой усадьбы. Один из флигелей старого дома сохранился целиком и перенесен на новое место..." Особый интерес вызывали эти строки: "Предполагать, как это я слышал в Кареве, что в этом самом флигеле родился М. П., конечно, можно, но никаких положительных доказательств тому, что событие 9 марта 1839 года произошло именно здесь, а не в центральном доме или другом флигеле - и тот, и другой ныне не существуют,- привести никто не может. Во всяком случае, стены убогого строения, обнесенного частоколом, были свидетелями ранних лет жизни М. П. Этого - не правда ли?- достаточно, чтобы почтить невзрачный домик фотографической съемкой, что мною и было выполнено".

 Эта фотография, сделанная Вячеславом Гавриловичем, печаталась и печатается почти во всех биографических изданиях о Мусоргском. И понятно, что больше всего меня заинтересовала судьба флигеля и его хозяев - Бардиных. Но кто же мог навести на их след? Как всегда, я поехал к Прокошенко. После радушной встречи начались расспросы о житье-бытье. А мне не терпелось поскорее узнать о своем.

 - Флигель этот стоял до тридцатых годов,- вспоминала Александра Ивановна.- А когда Бардиных раскулачили и выслали, все постройки, кажись, разобрали.

 - Нет, мать, во флигеле сначала школа размещалась - четырехлетка,- поправил Алексей Николаевич.

 - Так-так,- согласилась старушка,- потом ее в Кадосно перевезли - она и поныне там стоит.

 - А Бардины, остался из них кто живой?

 - А как же,- отозвалась Александра Ивановна.