Борис Горбатов - Дорога на Берлин

Они носят белые повязки - знак смирения, мольба о пощаде.

Им никто этого не предписывал, - они сделали это сами.

"Отныне вот он, фашистский флаг - капитуляция", - записывает Автономов.

А мимо Автономова все проходят и проходят люди.

Пожилые датчане с портфелями и рюкзаками...

Английские солдаты навеселе. Хриплыми голосами поют они "Типеррери".

Американцы из парашютных войск.

Француз-математик в роговых очках и ботинках, подвязанных бечевкой...

К Автономову подходит Иван Слюсарев.

- Здравия желаю, товарищ корреспондент! - рапортует он. - Записываете?

- Записывать не успеваю! - усмехается Автономов. - Интересно, а? - Он показывает блокнотом на толпу.

- Ничего, - сдержанно отвечает Слюсарев и откашливается в кулак. Извиняюсь, спросить хотел, а вы иностранные языки знаете?

- Нет. Не знаю.

- Да. Жаль.

- А что? Поговорить хочется?

- Как же!

Слюсарев долго смотрит на толпу, проплывающую мимо.

- Вавилон. Чисто Вавилон! - говорит он. - Смешение языков! Вздохнул. - А поговорить с ними надо!

Проходит мимо группа американских солдат. Увидев русских военных, они приветственно машут пилотками.

Подходят.

И один из них, молодой, краснощекий, словно он не из плена, а с курорта, говорит на ломаном русском языке, улыбаясь при этом во весь рот:

- Дравствуй! Русский. Ура. Спасибо.

- Здравствуй, здравствуй! - обрадовался Слюсарев. - Понимаешь по-русски-то?

- Мало-мало. Не хорошо. Мой батька был украина... Польтава. А? Хорошо?

- Очень хорошо! А вы что же, тоже полтавские?

- Но, но... Я не Польтава! I was born in Лос-Анджелес. Я пришел на свет в Лос-Анджелес... Калифорния. I have a mather... маму... Я имею девойку там. Я иду жениться.

- А! Невесту, значит, имеешь? Хорошо!

- Хорошо? - смеется американец.

- Хорошо. Вери гуд, - отвечает убежденно Слюсарев. - Небось соскучилась по тебе твой девойка. А? Хорошая у тебя невеста-то?

- О да. She have. Она имеет... как это? A shop... Она торгует мало-мало... делает деньги...

- Ишь ты, капиталистка, значит. Как же зовут твою девойку?

- Энибелл.

- А тебя как же?

- Микаэл Когут.

- Как, как? Михаил Когут? - удивился Автономов.

- О, yes! Михаил Когут.

- Американец Михаил Когут! - захохотал корреспондент.

И американские солдаты, ничего не поняв, захохотали тоже.

- Это - корреспондент, - представил Слюсарев Автономова. - Русский военный корреспондент. Он всю войну с нами.

- О, корреспондент! Хэлло, мистер!..

Американцы наперебой протягивают ему руки.

- Куда ж вы идете сейчас? - спрашивает Автономов Когута.

- Ту Эмерика! Домой. Лос-Анджелес.

- Что, вы идете на восток? Вам туда? - корреспондент показывает рукой на запад. - Туда надо. Берлин. Париж. Атлантический океан. Америка.

- Но, но! - машет головою Когут. - Нет. Туда нет. Нельзя. Мы идем: Брест, Москва, Влядивосток, Эмерика...

- Ишь ты! - усмехнулся Слюсарев. - Соображают! Эй, камрад, значит, выходит, путь на родину лежит-то через Москву?

- О, yes! Москва. Россия. Свобода. Эмерика. Спасибо.

- Спасибо? Ишь ты, спасибо!.. - даже законфузился Слюсарев. - Нет, ты мне лучше вот что скажи, камрад. Прочувствовал ли ты, американец, кто тебя из неволи-то спас, кто Гитлера разбил, кто мир освободил, а? Расчувствовал ли ты?

Михаил Когут мучительно морщится. Быстрая речь Слюсарева не доходит до него.

- Ты медленнее, дядя Иван! - улыбаясь, советует Автономов.

- А? Ну хорошо. Ты мне вот что скажи, камрад Михаил Когут. - Теперь он сопровождает свою речь выразительными жестами. - Кто Гитлера разгромил?

- А! - просиял Когут. - Русские.

- А кто мир освободил?.. Человечество?

- Русские.

- А кто тебя и твоих товарищей из неволи выручил?

- О, русские. Спасибо.

- Так забудешь ли ты этот факт, Михаил Когут, а? Как полагаешь, забудешь?

- О нет, нет! - закричал Когут.

- А потом, гляди, через пять - десять лет на нас войной пойдешь, а? Нет, ты мне по чести, по-солдатски скажи, пойдешь ли на нас войною?

Михаил Когут быстро поворачивается к своим товарищам и что-то взволнованно говорит им.

Американцы заволновались.

Страстно, наперебой они кричат Слюсареву, что никогда и никто не заставит их воевать против их освободителей - русских.

Они кричат это по-английски, но Слюсарев все понимает.

- Ну то-то! - говорит он. - И мы войны не любим. - Он протягивает Когуту руку. - Ну, иди! Иди, Михаил Когут, с миром. Иди через Брест, Москву-матушку, Сибирь, Владивосток. Там, в Сибири, между прочим, моим поклонись, иркутянам... А мы тут, значит, останемся. За тебя довоюем. В Берлин придем. Гуд бай, Михаил Когут!

- Гуд бай! - кричат американцы.

...Медленно пробираясь среди колонны войск, ползет фронтовой "виллис".

За рулем Савка Панченко, он мурлычет свою бесконечную песенку. Рядом сидя спит Дорошенко. Сзади - автоматчик.

Затормозил "виллис" у какого-то дома.

Савка осторожно потряс Дорошенко за плечи.

Тот что-то сонно промычал в ответ.

- Замаялся! - сказал Савка. - Та и то правда, что спать ему не приходится.

- Война... - зевая, сказал автоматчик.

- Ой, война!

Савка с сожалением посмотрел на подполковника.

- А будить треба! Сегодня хоть в хате отоспится. Сутки нашему полку на отдых дали.

...Стоит "виллис" у ворот большого и странного дома.

Над домом развевается много флагов. Словно все нации собрались здесь. Словно живут здесь люди со всего мира. Словно это - корабль интернациональной экспедиции или Ноев ковчег.

Перед домом, задрав головы, стоят Савка Панченко и Иван Слюсарев и смотрят на флаги.

- Это французский флаг, - говорит Савка. - А этот... это я знаю. Это югославский.

- А это ж какой будет, вон над трубой?

- Черт его знает! Может, бельгийский.

- Что ж они так разукрасились, а? - Слюсарев подозрительно смотрит на дом и качает головой. - Эй, Савка! Этот дом обследовать надо. Может, тут вся дипломатия живет. Поджигатели войны. - И, вскинув за плечо винтовку, решительно говорит: - А ну идем!

Они входят во двор.

Здесь стоят какие-то странные крытые фургоны.

Они разноцветные, яркие; их полированные бока почти сплошь заклеены рекламами и афишами.

Они стоят один за другим, как поезд.

Людей вокруг них нет.

Савка и Слюсарев медленно идут по двору.

Вдруг доносится до них странный рев.

Они прислушиваются.

Это... да это рычит лев.

Лев в Ландсберге?

Но лев рычит, в этом не приходится сомневаться.

К его реву вдруг присоединяется завывание гиен, крики обезьян, какое-то кудахтанье...

Савка бледнеет.

Слюсарев смеется.

- А ну взойдем! - говорит он и решительно направляется к большому сараю, откуда и доносится рев.