Елизавета Бута - Сэлинджер. Дань жестокому Богу

Ознакомительный фрагмент

Он остается в мире, чтобы полюбить его всей силой очищенного молитвой сердца. Как написал в предисловии к парижскому изданию книги замечательный русский богослов архимандрит Киприан (Керн), творение Иисусовой молитвы «наполняет странника такой любовью к миру, природе, зверям и людям, что не только нельзя говорить о мироненавистничестве, но, наоборот, в его безыскусном рассказе можно прочитать настоящий гимн любви к этому миру и человеку»[33].

Этот гимн и попытались исполнить финские актеры. Причем с такой заразительной радостью, что невольно закралось подозрение – вдруг молитва у них всамделишная? Вряд ли, но нерв старой книжки нащупан точно. Театральное искусство отличается от писательского тем, что играть «в стол» нельзя. Его плоды эфемерны и не могут существовать без публики. Соблазны актерской профессии во сто крат сильнее писательских. Но актер не может уйти в затвор, в этом случае он перестает быть актером. И, если он хочет передать свою религиозную интуицию зрителям, ему надо почаще вспоминать о «толстой тете». Похоже, у финнов это получается неплохо. А значит, урок Сэлинджера не пропал втуне. Даже если сам он в конце концов предпочел другой путь.

Джером Сэлинджер – самый религиозный писатель запада. (Борис Кутузов)

Сэлинджер очень быстро прошел путь к пониманию того, что Исусова молитва («Lord Jesus Christ, have mercy on me»), «Господи Исусе Христе, помилуй мя» – есть самая высокая молитва, самая нужная человеку.

Исус Христос, Богочеловек Нового Завета покорил его Своей Личностью.

«И Ветхий и Новый Завет, – говорит Сэлинджер в своей повести «Зуи» устами своего героя, – полны жрецами, пророками, учениками, сынами возлюбленными, Соломонами, Исайями, Давыдами, Павлами – но, Боже мой, кто же из них, кроме Исуса, действительно понимал, где начало и где конец?»[34] Он написал это, когда ему было 35 лет.

«Исус понимал, что Бог от Него неотделим, – продолжает Зуи (Захария). – Боже мой, какой ум! Ну, кто, например, сумел бы промолчать в ответ на расспросы Пилата? Только не Соломон, не говори, что Соломон. У Соломона нашлось бы несколько подходящих слов на этот случай. Не уверен, что и Сократ не сказал бы несколько слов. Критон или кто-нибудь там еще ухитрился бы отвести его в сторонку, чтобы выдать парочку хорошо обдуманных фраз для истории. Но главнее и выше всего: кто из библейских мудрецов, кроме Исуса, знал – знал, – что мы носим Царство Божие в себе, внутри, куда мы по своей проклятой тупости, сентиментальности и отсутствию воображения забываем заглянуть? Надо быть Сыном Божиим, чтобы знать такие вещи».

Не так много людей на земле, для которых Евангелие является самодостаточным доказательством бытия Божия и Его Единородного Сына Исуса Христа.

Мало таких, как Джером Сэлинджер, заявивший: «Надо быть Сыном Божиим, чтобы знать такие вещи». Мало таких, как Павел Флоренский, сказавший: «Есть Троица Рублева – значит, есть Бог».

Джером Сэлинджер – один из самых ярких писателей Америки второй половины XX века, кумир 60-х годов, ветеран Второй мировой войны. Его военный опыт похож на опыт Виктора Астафьева, написавшего «Прокляты и убиты», – оба окопники, прошедшие через весь ужас и мерзости войны, но сохранившие способность любить и делать добро. «Прокляты и убиты» (слова из Св. Писания), по-видимому, именно та книга, о которой говорил Сэлинджер в «Хэпворте»: «Пожалуйста, пришлите мне какую-нибудь честную книгу про мировую войну во всем ее бесстыдстве и корысти, только чтобы автор по возможности не был похваляющийся или ностальгирующий ветеран или предприимчивый газетчик без особых способностей и без совести».

Сэлинджер в войну был больше окопником, чем контрразведчиком. Его дочь вспоминает, как мать однажды позвала его в поход с ночевкой, на что он ответил: «Бога ради, Клэр, я всю войну провел в окопах. И никогда больше, клянусь тебе, не буду ночевать под открытым небом без особой нужды[35]».

Ночевать в окопе зимой в снегу – это надо испытать самому, чтобы понять.

Видевший тысячи смертей, похоронивший сотни своих товарищей, оставшийся глухим на одно ухо (рядом разорвалась мина) и с искривленным носом, который сломал, выпрыгивая из джипа под прицельным огнем.

Сэлинджер, человек огромного интеллекта, сказал о себе, что он не от мира сего, not from this world, – и он был таким. Как и Павел Флоренский, тоже человек громадного интеллекта, и еще некоторые, немногие. По сути они подражали Спасителю, сказавшему Пилату: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36) – «My kingdom is not from this world».

Чтобы сделать дело, описанное в Новом Завете, говорит Сэлинджер, Бог «выбрал самого лучшего, самого умного, самого любящего, наименее сентиментального, самого неподдельного (unimitative) Учителя из всех»[36].

Критики называют Джерома Сэлинджера художником яркого, сильного таланта художником высокой одаренности. «Что же касается показа мастерства в изображении деталей, – говорит И. Галинская о его повести «Зуи», – то писатель демонстрирует это свое искусство с подлинным блеском, варьируя самые разнообразные приемы литературной техники». Тут и особый литературный монтаж, и даже контрапункт, недаром он назвал Кафку в ряду писателей, его интересовавших.

В некоторых его произведениях (например, «Симор: знакомство») литературный стиль Сэлинджера вызывает ассоциации со средневековым медитативным стилем «плетения словес» эпохи исихазма (попытки выразить тайны горнего мира утонченными и сложными словесными построениями). Мелодическим аналогом стиля «плетения словес» на средневековой Руси, как известно, стало калофоническое (сладкогласное) мелизматическое знаменное пение, получившее свое наивысшее развитие в так называемом большом (сугубо медитативном) распеве. А уж в медитации-то Сэлинджер толк знал, глубоко изучив индуистскую теорию и практику этого дела. Благодаря успехам музыкальной медиевистики, большой знаменный распев – музыкальный исихазм – в переводе великого русского распевщика Федора Христианина (XVI в.) сегодня уже достаточно широко известен.

Сэлинджера трудно переводить на другой язык, ибо он воистину «мастер высшего словесного пилотажа», как он выразился о своем герое: «experienced verbal stunt pilot[37]». Он же и тончайший стилист высшего класса. Сэлинджера надо читать в подлиннике, и ради этого стоит выучить английский язык. Ведь учили же видные западные литераторы – и некоторые учат сегодня – русский язык, чтобы в подлиннике читать Пушкина, Чехова, Толстого, Достоевского и др.

И еще есть одна весьма важная причина, чтобы читать Сэлинджера в подлиннике, о чем будет сказано ниже.