Осада Ленинграда - Константин Криптон

ни новой, а если и была, то на вторых ролях. С тех же пор многое изменилось. Народ стал еще самостоятельнее. Это подтверждалось и наиболее беспристрастными представителями старого общества. Один очень умный человек, орловский помещик, уцелевший в Стране Советов, знающий хорошо народ прежде и теперь, говорил как-то: «Конечно, народ стал иной. Прежде, например, растерялись бы и не знали, что делать, если случайно губерния осталась бы без губернатора. Теперь сразу сами сорганизуются».

Пришла весна 1941 года. Все по-прежнему говорило о скором начале войны. Меня самого вызывали два раза в воинскую комиссию. Последний раз я подвергся очень внимательному и долгому медицинскому переосвидетельствованию. Одного моего знакомого научного работника, окончившего путейский институт, там же спросили, сможет ли он быстро восстанавливать мосты в случае войны и нашего наступления. Периодическая печать оставалась по-прежнему исключительно сдержанна в отношении Германии. Больше того, всегда подчеркивались заключенный пакт и дружественный характер взаимоотношений с ней. Был случай, что один из более известных ленинградских лекторов-международников, пользовавшихся особым вниманием городского комитета партии, позволил себе на лекции выпады против Германии, указав на неизбежность столкновения с ней СССР и то, что войну в Европе она уже почти проиграла. Выступая подобным образом, он руководился, видимо, какими-то новыми нотками сверху. Однако он ошибся. Газеты писали по-прежнему о дружбе СССР с Германией. Он же получил нагоняй и был отстранен от чтения лекций.

Одно время я даже поверил, что смогу спокойно провести свой летний отпуск. Этот мираж был вскоре же нарушен, и не кем другим, как прачкой, пришедшей 15 июня за бельем. В СССР целый ряд важных и существенных новостей можно было узнать у представителей самой гущи населения. Прачка отказалась в ближайший срок приготовить белье. На вопрос почему последовал ответ: «С сушкой белья трудно». На вопрос, почему с сушкой белья трудно, было сказано: «Все чердаки ломают, война, говорят, скоро будет. Хотят предупредить пожары от бомбежек».

В это же время в интеллигентских кругах обсуждалось другое известие: бегство Гесса, одного из руководителей германского национал-социализма, на самолете в Англию. Сказать что-либо определенное за отсутствием более полных данных было трудно. Высказывались только предположения. Одни считали, что у германских национал-социалистов дела плохи, рыба начинает гнить с головы. Другие говорили, что дело нечисто и не полетел ли Гесс договариваться с англичанами о мире за счет СССР? И в первом и втором случае результат был неизбежно один – война. Чердаки, может быть, ломали и не зря.

Глава 3

22 июня 1941 года

В субботу 21 июня я работал в Публичной библиотеке. В этот день закончил предпоследнюю главу большой работы и был в хорошем настроении. На следующей неделе я намеревался уехать в деревню и начать отдыхать.

Уходя из библиотеки, я просмотрел газеты за предыдущие дни, обратив внимание на небольшую информацию ТАСС. Она говорила, что одна английская газета поместила сообщение о скором нападении Германии на СССР и концентрации большого количества немецких войск на восточной границе, в Польше. ТАСС указывал, что это очередная провокация, но тут же добавлял: «Концентрация немецких войск действительно почему-то происходит». Подобная информация показалась странной. С одной стороны, английская провокация, с другой – собственное недоумение по поводу сосредоточения немецких войск в Польше. Оставалось единственное объяснение, что здесь скрывается какая-то задняя мысль советских дипломатов, преподанная органам печати.

На следующий день, бывший воскресеньем, я проснулся как обычно. Только у моей жены еще в постели вырвалась фраза: «Всю ночь летали самолеты и сейчас летают. Не нравится мне…». Вскоре это было, положим, забыто. Учебные полеты могли происходить всегда. Радио давало обычные передачи. Никаких оснований для тревоги не было.

Напившись чаю, я направился в парикмахерскую. Стоял хороший солнечный день. Выйдя на улицу, сразу же обратил внимание на степенного дворника соседнего дома. Известным образом он был историческим лицом. Все политические события в стране, начиная с усиленной волны арестов и кончая смертью руководителей советского правительства, отражались незамедлительно на его лице, на всей его фигуре. За 14 лет каждодневной встречи я не обмолвился с ним ни одним словом, но всегда понимал, когда происходило что-нибудь новое. Только один раз он находился в состоянии некоторой растерянности. Это был день известия о смерти Крупской, жены Ленина. Как пришлось узнать позже, лицо дворника отражало растерянность, не его собственную, а высших инстанций, не знавших на первых порах, должны они вывешивать траурные флаги или нет. Только через некоторое время после известия о смерти появилось общее распоряжение вывесить флаги.

Утром 22 июня дворник стоял в чистом фартуке, имея явно озабоченный вид. На его боку висел большой противогаз, приведенный в положение готовности. Зная, что никаких сообщений о проведении учений ПВХО[5] не было, я невольно спросил, что это значит. Дворник кратко ответил: «Под утро получили приказ установить у ворот дежурства и надеть противогазы». «По всей вероятности, это учение ПВХО», – сказал я. «По всей вероятности, да», – ответил неопределенно он. Дойдя до парикмахерской, наполненной, как обычно в воскресенье, большим количеством людей, я услыхал по радио предупреждение, что через полчаса будет говорить Молотов. Среди оживившейся публики раздались голоса: «С Финляндией, видимо, война. Покончат с ней все-таки». Мое сердце сжалось. Внутренне я не имел никаких сомнений, что это война, но не с Финляндией, а с Германией.

…Речь Молотова произвела впечатление разорвавшегося снаряда. В парикмахерской раздались крики возмущения. Большая часть посетителей была просто растеряна. Сами парикмахеры, правда, абсолютно молчали, как будто ничего не произошло. Даже мой знакомый парикмахер на вопрос: «Ну как же воюем?» – только посмотрел на меня и ничего не ответил, сосредоточенно продолжая стрижку волос. Советские люди зря не болтают там, где их все знают, даже в такие минуты.

Выйдя из парикмахерской, я увидел картину взбудораженного города. Люди бежали по улицам. Они торопились что-то сделать. Трамваи, наполненные обычно в воскресные дни, осаждались сверх всякой меры. Новость была двойная. Во-первых, война с Германией и Финляндией. Во-вторых, она уже происходит около 12 часов. С минуты на минуту, следовательно, можно ждать налета. По радио после выступления Молотова передавалась через каждые 30–40 минут краткая инструкция поведения населения и органов ПВХО во время налета противника.

Магазины буквально штурмовались толпами людей. Все спешили купить какое-либо продовольствие, преимущественно крупу, муку, масло, сахар. «Гастроном», находившийся недалеко от моего дома, был осажден так, что вызвали двух милиционеров. Сделать что-либо они абсолютно не могли. Один из милиционеров, рассвирепев от бесплодных усилий навести порядок, кидался с жестокой руганью, не то