Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией - Эсме Вэйцзюнь Ван

осмотрит медсестра. Часто вещи не проходят барьер контроля, потому что у них есть острые углы или провода или предмет одежды сочли небезопасным. Ты не имеешь права выбирать себе еду по своему вкусу, а в том ограниченном выборе, который все же есть, присутствуют лишь одинаково отвратительные варианты. Тебе указывают, когда ложиться спать и когда просыпаться. Если ты проводишь слишком много времени в спальне, это трактуют как антисоциальное поведение; если сидишь в общих помещениях, но не взаимодействуешь с другими пациентами, то у тебя, вероятно, депрессия, ты слишком замкнут или, возможно, даже кататоничен. Все люди в известной мере загадочны друг для друга, но пациенты с психическим заболеванием особенно непостижимы. Нам нельзя доверять ни в чем, включая наши собственные ощущения.

Нам удается ненадолго заглянуть во внутреннюю жизнь Реганы до того, как она становится одержимой. В одном из эпизодов Крис устраивает сцену в коридоре где-то за спиной Реганы, которая находится перед камерой на переднем плане, в другой комнате. Когда Крис выкрикивает: «Нет, и не проси меня успокоиться, черт тебя побери!», камера задерживается на Регане, которая угрюмо усаживается на стул. В другой сцене камера задерживается на испуганном лице Реганы, когда Крис интересуется источником стука на чердаке. Мы не представляем, что происходило в душе Малкума, если не считать показаний обвиняемых о каком-то мучительном непонимании им своего психического состояния. По их же показаниям в тот момент, когда начались выстрелы, он восклицал: «Что ты делаешь? Что ты делаешь?» Вместо внутренней жизни больных мы видим кошмары, из которых необходимо выбраться. Мы видим одержимость, поглотившую милую девочку или мальчика-книгочея, которых, как считают окружающие, давно уже нет. В историях о том, кем были эти люди до прихода болезни, зла или одержимости, включая историю члена семьи Бет, упор делается не просто на их нормальность, но и на добродетели и способности.

Когда я утверждаю, что Соломон, считающий «вероятной реальностью» шизофрении стирание личности, не прав, я понимаю, что это звучит как протест. Когда я обсуждала эту теорию с подругой, она предположила, что я, возможно, просто придираюсь. «Откуда ему-то знать?» – спросила она. И в том же духе: «Разве каждый человек сегодня точно такой же, каким был десять лет назад?» Конечно же, тот факт, что я больше не слушаю группу Yo La Tengo, и полная уверенность (как когда-то), что в моей душевой установлены камеры наблюдения, – не одно и то же. Это не то же самое, что средь бела дня видеть в галлюцинациях кишащий червями труп в машине. Однако я признаю за собой способность делать выбор: отвергать образ или восприятие, которое подкидывает мне мой опыт шизофрении. Насколько я могу судить, на опыт Малкума Тейта он не похож. Я не защищаю Малкума, но мне сложно составить мнение о человеке, о котором мы судим только по чужим воспоминаниям. В них он предстает лишь как «проблемный ребенок» и источник «кошмара», из-за которого сестра застрелила брата.

Убийство Малкума Тейта – крайность, показывающая, что может произойти в семье, когда все варианты мирного взаимодействия с шизофреником исчерпаны. Бремя заботы угнетает и ломает людей. В суде Лотелл Тейт описывала свое преступление как акт любви: «Я сказала Малкуму, я сказала ему: “Малкум, я люблю тебя, и я хочу для тебя только самого лучшего, прости меня” – и выстрелила в него… И снова говорила: “Малкум, я люблю тебя, и прости меня” – и снова стреляла, пока он не перестал шевелиться».

И все же жюри совещалось всего час, прежде чем вынести вердикт. Лотелл Тейт была приговорена к пожизненному тюремному заключению; ее мать была приговорена к 10 годам за соучастие, впоследствии приговор был смягчен до одного года тюрьмы и 5 лет условного осуждения. Судья Дон Рашинг, оглашая приговор Лотелл, сказал, что детали убийства Малкума «были поистине чудовищными» и это «самое жестокое и бесстрастное убийство», какое он «видел за все время своей судейской практики».

Лотелл подала одну апелляцию в местный суд, а затем апелляцию в Верховный суд Южной Каролины. Прошение было отклонено в 1990 году. Она снова подала апелляцию в 1991 году и снова получила отказ; ее последняя апелляция была отклонена в 1992 году. После этого отказа Лотелл перестала принимать лекарства от диабета и умерла в тюрьме штата Южная Каролина в 1994 году. И хотя речь не столько о ней, я представляю, каково это – убить своего брата. С одной стороны, мне кажется, что 13 выстрелов – это все-таки лишнее. С другой, я представляю ужас сестры, над постелью которой ночью нависает безумный. Он утверждает, что послан Богом, чтобы убить твою дочь. Он кажется одержимым и способным на что угодно, в том числе и выжить после множественных огнестрельных ранений. И ты стреляешь в него, даже если ты когда-то любила его или любишь до сих пор.

Высокофункциональные

В середине дня я вошла в главный вход клиники психического здоровья Чайна-тауна и, тщательно следя за выражением лица, проследовала в комнату ожидания. В этом крохотном помещении на банкетке сидела пара пожилых китайцев. Женщина крепко сжимала голову ладонями, и я подумала о том, как много требуется энергии для поддержания иллюзии, что у нас все в порядке. Лишь немногие из психиатрических учреждений, в которых я побывала, дают приют тем, кто может позволить себе роскошь не притворяться. Мне не хотелось смотреть в упор, но я чувствовала себя чудовищем, отворачиваясь от ее боли. А ведь именно это я и сделала, когда подошла к стеклянной перегородке и изложила цель своего визита администратору в окошке: «Я из местного бюро ораторов и пришла сюда, чтобы рассказать свою историю».

Для визита в клинику я надела коричневое шелковое платье от Марка Джейкобса. Длинные рукава были тщательно закатаны до локтей, пуговицы поднимались под самое горло, а дополнением служил галстук-бабочка. Никаких украшений, за исключением серебряного браслета и обручального кольца. Черные туфли на танкетке. Плоские шрамы пересекали мои голые щиколотки, точно следы грязи. На лицо я нанесла органический увлажняющий крем, пахнувший бананом и миндалем, шанелевский тональный крем Vitalumière Hydra (снят с производства) и помаду Narcotic Rouge от Тома Форда (тоже снята с производства, заменена худшей по качеству Cherry Lush).

Мой обычный процесс нанесения макияжа минималистичен и последователен. Я способна наряжаться и краситься в любом случае: и когда психотична, и когда не психотична. В маниакальные периоды я делаю это со всем рвением. В периоды депрессии опускаю все, кроме помады. Если обхожусь и без помады, это