Борис Ельцин - Записки президента

Приходили к Белому дому просто посмотреть, поглядеть на огромные ряды милиционеров в касках, приходили выразить своё возмущение, негодование. Напряжение росло.

Руцкой начал шумные театральные действия вокруг Белого дома с мегафоном и флагами, призывами к милиции одуматься, переходить на сторону «защитников демократии» — Верховного Совета.

Видимо, они решили, что наконец-то поднялась народная стихия.

В какой-то момент события приняли совершенно неожиданный оборот. Например, я никак не могу себе объяснить, почему на народ, собиравшийся у Белого дома, не произвела никакого впечатления гибель двух невинных людей у здания бывшего штаба Вооружённых Сил СНГ? Ведь это были жертвы настоящей бандитской вылазки. Но гораздо больше говорили и писали о том, что власти применяют к политическим противникам недозволенные приёмы. Что давят слишком жестоко. Что им, бедным, нечего есть. Пить. Что вообще это какое-то зверство.

Неожиданный резонанс вызвало также решение о социальных гарантиях бывшим депутатам. Конечно, в нем присутствовал определённый лукавый смысл — слегка охладить горячие головы, вернуть на грешную землю. Никто не собирался бросать подачку депутатам. Вероятно, это решение запоздало, надо было объявить о нем раньше и объяснить смысл указа: мы просто хотели дать людям, многие из которых нормально работали, какую-то уверенность в завтрашнем дне. Ведь отнюдь не все там были экстремистами.

Количество допущенных тактических ошибок росло. Незначительные по отдельности, они создавали общую картину растерянности. Теперь, задним числом, я понимаю, в чем была причина всех этих упущений.

Мы не готовились воевать.

Не было никакого расчёта на войну. Я не допускал возможности, что конституционный спор доведёт дело до стрельбы по людям.

И второе. Это было, пожалуй, самое непростое решение в моей жизни. Внутри меня самого шёл мучительный, болезненный процесс принятия решения, поэтому наша «машина» в этот раз не прямо катила по шоссе, а сбивала столбы, залезала колесом в канавы…

До какого-то момента, конечно. Возникшая прямая угроза безопасности государства все расставила на свои места.

Но сначала каждый шаг давался нелегко. Я понимал, что из конституционной ловушки, когда практически любое наше действие можно объявить вне закона, есть только такой выход. Но и нарушать закон ради того, чтобы выпутаться, ох как не хотелось.

Я ещё раз осознал, что такое демократия. Это прежде всего тяжёлая, страшная ответственность. Для нормального человека.

Я всегда надеюсь на здравый смысл. Был уверен, что и в этот раз он восторжествует. Тем более что с каждым днём ситуация для обитателей Белого дома становилась все очевиднее. Поддержки, на которую они рассчитывали, не было ниоткуда. Ни армия, ни профсоюзы, ни шахтёры — никто не поддержал бывших депутатов. Лишь советы разных уровней слали приветственные телеграммы своим старшим товарищам, но от бумажек мало толку. Руцкой отчаянно призывал рабочий класс на всеобщую всероссийскую забастовку. Его клич не возымел никакого действия. Хасбулатов вёл активные переговоры с лидерами регионов. Надежда была на новосибирских товарищей, которые обещали заблокировать транссибирскую железную дорогу. Парализовать такую стратегическую транспортную артерию — это уже было бы серьёзно, власти могли испугаться, пойти на переговоры…

Но никто не хотел блокировать железную дорогу, хоть ты лопни.

Руцкой звонил по военным округам и требовал выполнения приказов нового президента и нового министра обороны. У него, конечно же, были связи с военными, были и дружеские, личные отношения. Например, личная дружба связывала Руцкого с командующим военно-воздушными силами генералом Петром Дейнекиным. Он просил, требовал, кричал на своего друга, чтобы тот пришёл ему на помощь. В ответ командующий уговаривал: Саша, не дури, у меня один президент — Ельцин, и один министр обороны — Грачев. Лучше быстрее сдавайся.

Они оказались в вакууме. Вот что было самое главное. И в человеческом, и в информационном, и в политическом. Я думаю, это стало потрясением для Хасбулатова, Руцкого и компании. Все последние месяцы они жили в иллюзии, что стоит только подтолкнуть, и вся страна, весь народ рванётся за коммунистическим, большевистским парламентом назад, в прошлое. Не рванулся, не побежал. Оставил их одних. А ведь там, в прошлом, так было все славно, так понятно: великий, могучий Советский Союз, хлеб за 16 копеек, туповатая, но все-таки работа, бесплатное жильё — 5 метров на человека — и надежда, если хорошо себя будешь вести, через много лет получишь от государства целых 9. Можно читать газету «Правда», смотреть программу «Время» и три раза в год по праздникам радоваться телевизионному «Огоньку». Странно, что народ не захотел такой понятной жизни. Странно, что вместо сытого рабства он выбрал непонятную, жестокую, трудную свободу.

В день объявления указа о роспуске парламента в Москву приехал Мстислав Ростропович. Он опять, как и в августе 91-го года, оказался в центре революционных событий в России. По этому поводу иронизировал и он сам, и пресса, писавшая о его приезде. В воскресенье, 26 сентября, на Красной площади он дал концерт для москвичей вместе с Национальным симфоническим оркестром США.

В Москве в этот день было ветрено и холодно. Дирижёр взмахнул палочкой, зазвучала музыка, а я не мог без волнения смотреть на эту удивительную картину — на фоне собора Василия Блаженного человек в чёрном фраке, его развевающиеся на ветру седые волосы, его руки, его вдохновенное лицо…

Вместе со мной выступление слушали его супруга Галина Вишневская, их дочь. После окончания концерта я всех их пригласил к себе домой. Пока публика рукоплескала музыкантам, москвичи вручали им цветы, куда-то пропал главный виновник торжества. Мы уже ушли с Красной площади, сели с его семьёй в машину, а Мстислава Леопольдовича все никак не могли найти. Наконец его нашли в гостиничном номере, мы связались с ним, договорились, что он поедет отдельно: на холоде дирижёр страшно замёрз и отогревался

А дальше был общий семейный обед. Мстислав Леопольдович и Галина Павловна рассказывали забавные истории из своей музыкальной жизни. Было очень уютно от того, что они с нами. Я люблю их. Каждый раз, когда Мстислав Ростропович приезжает в Россию, мы обязательно встречаемся. Я заражаюсь его оптимизмом, его энергией, его светлой, чистой открытостью. Он лёгок и непосредственен, ему все равно, кто перед ним — начальник, работяга или персона королевской крови. Ему со всеми интересно. Впрочем, как и всем интересно с ним.

Мне любопытно было наблюдать за их отношениями. Галина Павловна женщина эмоциональная, иногда суровая, но при этом она изящна и восхитительна в своей суровости. И когда она своим хорошо поставленным голосом что-то выговаривала мужу, он смотрел на неё с нескрываемым обожанием. Такое впечатление, что ему доставляло истинное наслаждение и то, что он слушается её, и то, что она сердится на него. Жалко было расставаться. Но их уже ждали, надо было ехать, Мстислав Ростропович спешил на встречу с интеллигенцией. Договорились, что в следующий приезд никаких путчей, никаких переворотов. Просто, без всяких поводов, увидимся и порадуемся друг другу.