Василий Ардаматский - Две дороги

Дело в том, что, занимая высокий пост начальника военно-судебного отдела военного министерства, генерал Никифоров сам был связан с тайной антифашистской группой, которую возглавлял его давний друг, известный болгарский адвокат Пеев.

Узнав об аресте Заимова, Никифоров в тот же день условился с Пеевым о встрече.

Кончался мглистый мартовский день. Никифоров нервно прохаживался по боковой галерее Собора святой недели, наблюдая уличную толпу. В этот час жители города спешили по домам, в свои семьи — единственное место, где они могли быть самими собой. Встретиться, как бывало, с друзьями за чашкой кофе стало занятием опасным — рестораны и кафе заполняли немчура, шпики и странные болгары, которым в этой компании было хорошо и не страшно. Немцы называли таких болгар полезными, а болгарский народ — оборотнями.

Никифоров вспомнил свой разговор с Пеевым об этих странных болгарах, у которых, как выразился Пеев, «душа навыворот». На это он сказал: «Самое страшное, что они все-таки болгары». Пеев ответил: «Если бы ты, Фор, читал не только военные книги, ты бы знал, что главными поступками людей движет не кровь, а сознание, разум. Я бы не предложил тебе быть со мной в этой страшной и опасной борьбе, полагаясь только на твою болгарскую кровь».

Этот их разговор тогда тоже был связан с генералом Заимовым. Тогда в Варне готовился суд над группой патриотов, в которую входил сын генерала Заимова Стоян. Никифоров считал, что можно добиться приказа военного министра о переводе Стояна из Варны в Софию и таким образом спасти его от суда.

— Это очень сложно? Ты не рискуешь? — спросил Пеев.

— Я найду способ подсказать этот ход генералу Заимову, — ответил он.

— Ну что ж, попробуй, — согласился Пеев и спросил: — Как ты думаешь, а сам генерал... он мог бы быть с нами?

Никифоров понимал, как важен его ответ для них обоих, и долго думал.

— Ты сам знаешь, — заговорил он наконец, — Заимов редкостно честный человек и патриот. Но я не могу тебе объяснить... мы с ним всю жизнь на глазах друг у друга, и не то что дружбы, даже малейшей близости у нас никогда не было. Когда он смотрел на меня, в его глазах я видел неприязнь.

— А как еще он должен смотреть на главного судью всех военных? — усмехнулся Пеев. — Я думаю, стоит поговорить с ним. Будь очень осторожен, Фор.

Но Никифоров поговорить с Заимовым так и не успел.

Пеев на свидание немного опоздал, они поздоровались и пошли по тихой узкой улице, удаляясь от центра.

— Что случилось? — спросил Пеев.

— Арестован генерал Заимов.

— За что?

— За то же, за что однажды могут арестовать и нас с тобой.

Пеев остановился и произнес тихо:

— Я думал об этом.

Они снова двинулись.

— Это точно? — спросил Пеев.

— Я смотрел предварительную документацию и протоколы первых двух его допросов. Все абсолютно точно. К нему подослали провокатора.

— Что он говорит на допросах? — спросил Пеев.

— Он почти ничего не отрицает, но квалифицирует свою вину как верность Болгарии, а не как измену.

Увидев встречного человека, Никифоров замолчал и, разминувшись, спросил:

— Может, мне попытаться помочь ему?

— Нет, нет, — резко сказал Пеев. — Как ты можешь это сделать?

— Воспользоваться тем, что основная биография Заимова все-таки военная, и потребовать контроля над судебным следствием.

— Почему ты не был поставлен в известность о готовящемся аресте? — спросил Пеев.

— Они считают его штатским, он уже пять лет в отставке.

— Но почему же они не посчитались с тем, что его основная биография — военная, и все-таки не информировали тебя?

— Я почти уверен, что все готовило гестапо, — ответил Никифоров. — Провокатор пришел к нему как связной от антифашистов Чехословакии — что-то больно сложный ход. Наших на такое не хватит.

— Связь с Чехословакией он подтверждает?

— Улики неопровержимы.

Они очень долго шли молча. И вдруг почувствовали бьющий в лицо холодный ветер с Витоши. Улица кончилась, перед ними открылось поле.

Постояли немного и повернули обратно.

— Я буду говорить с тобой прямо, — глухим, напряженным голосом начал Пеев. — И без сантиментов. Мы с тобой, Фор, не принадлежим себе и тем более нашим эмоциям. Мы участники борьбы, в которой решается история мира и нашей Болгарии. И в борьбе этой мы заняты таким делом, когда каждый наш шаг, каждый поступок связан с жизнью и смертью огромного количества людей. Вспомни твою поездку к турецкой границе, когда ты установил, что там нет признаков готовящегося вступления немцев в Турцию. На основании твоего донесения русские могли ослабить кавказский фронт и оттуда перебросить войска к Москве. Ведь так могло быть? Подумай, могло?

— Могло, — тихо ответил Никифоров.

— Ну вот видишь. Продумай все свои донесения, и ты поймешь, что пожертвовать собой, спасая Заимова, ты просто не имеешь права. Будь ты в моей группе, скажем, радистом, я мог бы тебя заменить. Но где я найду человека, который, как ты, имеет возможность ежедневно общаться с военным министром, с начальником генерального штаба, с военными советниками царя? Такой мой ответ на твой вопрос. Ответ, я знаю, жестокий, но другого у меня нет.

Неторопливой походкой гуляющих людей они возвращались к центральной части города. Надо было расставаться. Пеев сказал:

— Казнить его они не посмеют. Стрелять в человека с фамилией Заимов — это все равно что стрелять в сердце Болгарии. Не посмеют. — Пеев крепко сжал руку Никифорова и добавил тихо: — Если бы ты знал, Фор, как я понимаю тебя.

«Не посмеют... не посмеют...» Эта мысль помогала Никифорову все время, пока шло следствие.

По приказу военного министра Михова охранка систематически знакомила Никифорова с протоколами допросов Заимова и его группы, и он должен был потом кратко информировать министра о ходе следствия. И все-таки Никифоров пытался помочь Заимову. Узнав, что Заимова избивают на допросах в охранке, он обратил на это внимание министра.

— Он знал, на что шел, — ответил Михов.

В другой раз Никифоров огорченно заметил министру, что на допросах то и дело упоминают имя отца Заимова:

— Все-таки его отец соратник Левского и Ботева, с ним связана большая история.

— Уверен, что следствие уводят в историю не те, кто его ведет, — ответил министр. — Заимову было угодно не щадить имя своего отца. Он сам наплевал на его могилу, когда решил заняться шпионажем.

«Все это совсем не так, стоит только задуматься», — рвались слова из самого сердца Никифорова, но он молчал.