Николай Андреев - Трагические судьбы

А тут еще «натянулись» отношения с другом и многолетним партнером на поле — Валентином Ивановым, с Кузьмой, как его все называли. Иванов — игрок талантливый и человек умный, вовремя уловил момент, когда надо уходить. Ушел с поля, но остался среди тренеров «Торпедо». В этом, новом, качестве Иванов и стал тяготиться Стрельцовым. Сначала перевел играть за дубль, но там Стрельцову было скучно до тошноты. Там-то ему и порвали ахилл. Когда он вернулся после ЦИТО, сразу почувствовал: лишний! Перед сборами позвонил Иванову: «Мне в Мячково приезжать?». В Мячково располагалась торпедовская база. Иванов равнодушно бросил: «Как хочешь…» Ах, как хочешь?! «Тогда я совсем ухожу». — «Это твое дело».

Так Стрельцов окончательно оказался за пределами поля. Миша Гершкович единственный спросил: «Зачем уходишь, Анатольич? Еще можешь поиграть». Стрельцову приятно было, что именно Гершкович, игрок в расцвете лет, не понимает, почему он уходит, не доиграв…

Стрельцов тихо-спокойно, как ему казалось, ушел. Ушел незаметно, без торжественных проводов и прощального матча при огромном стечении народа. А такой матч он заслужил как никто другой из советских футболистов. И уход его — совсем не рядовое событие футбольной жизни — не был, по сути, замечен и отмечен. С горечью он скажет через много лет: «В мире футбола ничего не изменилось без меня. А столько мне всего разного в разные годы было говорено: какой я необыкновенный, как же будет без тебя… А вот так».

Стрельцов закончил Институт физкультуры и школу тренеров, но быть наставником солидной команды ему не было дано. Характер не тот. Многие великие игроки, закончив карьеру на поле, становились великими тренерами — Лобановский, Круиф, Бесков, Беккенбауэр. А Марадона не стал, так же как и Герд Мюллер, и Пушкаш, и Численко. Евгений Ловчев, игрок «Спартака» так отозвался о Валерии Лобановском: «Он только на тебя посмотрит, и тебе хотелось летать по полю». Стрельцов и сам понимал, что не его это занятие, быть тренером, объяснял это так: «Понимаете, старший тренер должен быть человеком предельно требовательным, я бы даже сказал — жестким по натуре. Я же — мягкий человек. У меня бы рука не поднялась отчислить кого-нибудь из команды…» Вообще Стрельцов был самым обыкновенным, рядовым, может быть, даже заурядным человеком — во всем, кроме футбола.

Работал с детьми в клубе «Торпедо». Дело свое любил. Но опять же он был из тренеров, которые могут показать, как бить по мячу, как отдавать пас, а мысль футбольную не могут передать. Знаете, бывают замечательные актеры, которые не умеют объяснить, как они играют. Потому их не следует привлекать к преподаванию в театральной школе: они могут показать, как играть ту или иную сцену, а вот объяснить сверхзадачу этой же сцены, зарядить актеров идеей — не могут. Так и Стрельцов.

Поигрывал за ветеранов. Сын Игорь рассказывает, что, когда Стрельцов уже закончил играть, он смотрел футбол по телевизору — и непроизвольно ногами начинал двигать… Как будто сам был там, на поле.

Большая удача, что Стрельцов нашел верную подругу жизни — Раису Михайловну. За ней он, мало приспособленный к быту, был как за каменной стеной. Работала она завскладом в ЦУМе. Ревновал ее страшно. Она часто на работе задерживалась — учет материала или товар поздно придет — он спать не ложится, ее ждет. Ночью встанет и на кухне курит. Ногу на табуретку поставит и молчит, думает… Случалось, ругались, конечно. Игорь вспоминает: «Ночью поскандалят, поорут друг на друга, потом утром отец проснется, отойдет уже. Так, мол, и так. Поворчит немного. «Прости… извини…» А с тренировки идет, так охапку цветов матери обязательно купит. Любил он ее. Она красивая…»

В Чернобыль после аварии на АЭС его занесло. Друзья из ветеранской команды пришли: мол, артисты туда едут, надо и нам… ничего страшного, поехали, Эдик, покажемся народу. А Стрельцова в 80-е уже мучили легкие: лакокрасочные работы без респираторов на оборонном заводе, кварцевые шахты под Новомосковском — это не подарок здоровью. Курил много, чуть ли не две пачки в день. Вот так со слабыми, прокуренными легкими поехал в Чернобыль, где вышел на поле неподалеку от третьего энергоблока, показал класс на радость публике. Подняли над полем пыль, радиационную. Потом отмывали бутсы водой — смывали радиацию. Стрельцов сказал Якубику: «Этим, Андрей, не спасешься теперь…»

В 1990 году Стрельцов совсем плохо себя почувствовал. Положили в зиловскую больницу с диагнозом «двухстороннее воспаление легких». Страшно похудел. Он бродил по больничным коридорам, много курил, надрывно кашлял и разговаривал с медперсоналом о футболе. Столкнулся со знакомым доктором. «Ты чего здесь лежишь?» — поинтересовался тот. «Да вот, легкие замучили». Доктор не стал прислушиваться к хрипам в груди, первая же пункция показала наличие метастазов. Рак.

Стрельцов сгорел за четыре с половиной месяца. Уже не мог вставать, лежал с широко открытыми глазами, слабо сжимал пальцы жены и шептал ей: «Поехали домой… Забери меня отсюда… прямо сейчас…»

Умер он 22 июля 1990 года, на следующий день после своего 53-летия.

Стрельцов не пребывает в безвестности. Его помнили, помнят и будут помнить. То, что он оставил глубокий след в нашей истории, можно проиллюстрировать своеобразными и неожиданными для футбольной темы примерами. Вот Алексей Баташев пишет о музыке: «Композитор, а особенно композитор в высоком понимании этого слова и предназначения, должен предложить свою совокупность выразительных средств, свой язык, иначе его опус назовут банальным, а его самого эпигоном. А вот в джазе, в фольклоре, в играх понятия эпигона вообще нет. Наоборот. Второго Дмитрия Шостаковича не нужно, а вот второй Эдуард Стрельцов или Армстронг были бы нарасхват».

Не удивительно ли: музыканту, рассуждающему о музыке, понадобилось воспользоваться именем футболиста, чтобы мы как можно лучше поняли его мысль?! Да и сравнение с Армстронгом, прямо скажем, для Стрельцова — не хило.

Пример из иной сферы. Литературный критик Виктор Топоров говорит о том, что в прошлом всякая самиздатовская литература была низкого сорта. Вот как он это доказывает: «Как ни плоха, как ни отвратительна была во многих отношениях официальная словесность, литературный самиздат воспринимался рядом с нею не то как юношеская, не то как любительская команда при клубе мастеров. Иногда из клуба мастеров в футболе временно, а то и навсегда изгоняли в заводскую команду хорошего футболиста, бывало, и замечательного — одно время, после тюрьмы, за заводскую команду играл великий Эдуард Стрельцов, и посмотреть на него собирались болельщики, — но все понимали, что настоящий чемпионат происходит в высшей лиге…»