Борис Васильев - Скобелев

— Ну, объясните мне, почему вы не перекрыли хотя бы пути к основным колодцам?

— Кажется, навоевался я вдосталь, Алексей Николаевич. У текинцев в крепости — женщины, дети, старики. За Тыкма-сердаром, к примеру, свыше трех тысяч кибиток последовало, голодали, девочек собственных в гаремы продавали: Млынов мне рассказывал. Как же звали ее?.. Кенжегюль, вспомнил!

— Тыкма-сердар — искатель счастья, корсар пустыни. Такому доверять можно только с хорошей оглядкой.

— Сердар Млынова моего спас, — строго сказал Скобелев. — И мне сообщил о Геок-Тепе весьма любопытные сведения, я тебе об этом непременно расскажу. Ну, а если в целом… Как бы тебе сказать? Текинцы ведь свою землю защищают, свои кочевья, свои семьи, скот, уклад жизни.

— Ну, а если снова поднимутся свой уклад защищать?

— Вряд ли, — усмехнулся Михаил Дмитриевич. — Если бы ты видел, с каким детским любопытством они за строительством железной дороги наблюдают, ты бы яснее понял, о чем я говорю. Паровоз в этих местах мне куда мощнее любой артиллерии показался. Он цивилизацию им привезет, товары, гарантию, что детишек во время очередной бескормицы продавать не придется. И, представь себе, они это как-то по-своему понимают.

— Понимать, может быть, и понимают, но Геок-Тепе без боя тем не менее не сдадут, Михаил Дмитриевич.

— Не сдадут, — согласился Скобелев. — Тут без штурма не обойдешься, и ты подоспел своевременно, Алексей Николаевич. Основа их обороны — насыпной форт Денгиль-Тепе. Он господствует над местностью, взять его необходимо, и брать будешь ты.

— Польщен доверием, Михаил Дмитриевич.

— Млынов говорил, что стена южного фаса в больших трещинах. Видимо, и строили второпях, и время года выбрали не очень удачно. Там сосредоточена вся их артиллерия — пушки три, от силы четыре. Постарайся засечь их и расстрелять амбразуры еще до штурма. Я тебе ради этого лучшую свою батарею отдам.

— Постараюсь. Время штурма наметили? Хотя бы ориентировочно?

— Время штурма теперь техника определяет, — улыбнулся Скобелев. — Как только путейцы регулярные составы на Бами пустят, так и начнем часы считать.

5

Уже на следующий день полковник Куропаткин, так и не успев толком отдохнуть после восьмисотверстного броска через безводные степи, получил приказание принять под свое командование правый фланг русских войск, осадивших Геок-Тепе. Войска умело зарылись в землю, но расположение их Алексею Николаевичу не понравилось: они стояли в низине, холм Денгиль-Тепе господствовал над всем их расположением, и вопрос о секторах обстрелов его орудий оказался весьма существенным. Куропаткин вместе с командиром приданной батареи и толковым топографом четыре дня гарцевал в непосредственной близости от крепости, пока дождался первых обстрелов. Обстрелы не принесли никаких потерь, но велись лишь из двух орудий, амбразуры и сектора которых опытные офицеры и засекли и занесли на артиллерийские карточки.

— Разворотишь их в первую очередь, — сказал полковник командиру батареи.

— Разворотить — не вопрос, господин полковник. Вопрос, куда нацелены остальные два орудия.

— Прикажу казакам повертеться, а ты — поглядывай.

На том и закончился тогда разговор, а спустя трое суток к Алексею Николаевичу доставили перебежчика.

— Требовал, чтобы к самому что ни на есть большому начальнику его доставить, — доложил сопровождавший перебежчика немолодой казак.

— По-русски настаивал?

— По-нашему. Понимает.

— Выйди.

Дождался, когда казак вышел, спросил перебежчика:

— Что ты хотел мне сказать?

Вместо ответа туркмен полез в складки порядком потрепанного халата, достал лоскут ярко-малинового цвета и молча протянул его полковнику.

— Проверяешь? — усмехнулся Куропаткин. — Знаю, кто ходит в этом замечательном халате. Ты — джигит Тыкма-сердара?

Перебежчик молча кивнул головой.

— Что он велел мне передать?

— Тыкма-сердар получил приказ атаковать ваши позиции во вторую ночь новолуния.

— В конном строю?

— Без ружей. Поэтому он просит стрелять залпами в воздух. Он прекратит налет после второго залпа, не доскакав до окопов.

— Это — серьезное решение, джигит. Я должен согласовать его с моим начальником.

Джигит пожал плечами:

— Поэтому я здесь. До новолуния еще четыре дня.

— Тебя отведут в отдельное помещение. Ты получишь хорошую еду, вдосталь зеленого чая, но часовой не пустит тебя дальше порога.

Туркмен молча поклонился.

Определив перебежчика под почетный арест, Куропаткин сам помчался к Скобелеву. Он не верил Тыкма-сердару еще со времен взятия Коканда, но последнее слово принадлежало Михаилу Дмитриевичу.

— Что думает начальник штаба? — спросил Скобелев.

— За первой траншеей отрыта вторая, — сказал, основательно подумав, Гродеков. — Она полного профиля, солдатских голов никто не увидит. Тем более в новолуние. Вторая траншея и будет стрелять в воздух, а первая встретит их залпом в упор, если сердар вздумает пошутить с нами.

— Так и сделаем. — Михаил Дмитриевич помолчал, усмехнулся. — Я почему-то верю сердару, но вы, Николай Иванович, правы. Предусмотрительность не помешает.

К запланированной предусмотрительности прибегать не пришлось, поскольку Тыкма-сердар повернул вспять после оговоренных двух залпов в воздух. Но война есть война, и случай на ней не такой уж редкий гость. Задумав попугать русских лобовой атакой, Коджар-Топас-хан решил ею не ограничиваться и, не поставив в известность Тыкма-сердара, бросил в обход правого фланга русских войск две тысячи собственных джигитов одновременно с налетом сердара. Вынеслись они из крепости в черной мгле южной безлунной ночи через северные ворота, топот и дикие крики атакующих туркмен заглушили все шумы их собственного налета на позиции, где их никто не ждал, и результатом Топас-хан мог быть вполне доволен. Его конники смяли весь правый фланг и не ожидавших ничего подобного солдат из батальона Апшеронского полка, убили троих, ранили еще нескольких оплошавших и, что самое обидное, захватили знамя батальона и пушку у растерявшихся артиллеристов.

— Позор, апшеронцы, — сурово сказал Скобелев, лично прибывший в расположение потрепанного батальона. — Командир батальона и командир батареи объявляются под арестом до тех пор, пока вам, солдаты, не удастся спасти их честь. Сумеете вернуть знамя и пушку — сниму арест и забуду о сем конфузе. Не сумеете — отдам ваших командиров под суд офицерской чести. Судьба их — в ваших руках.

Он был очень недоволен, а потому и хмур. Не потому, что Текинцы вроде бы перехитрили его: он по-прежнему верил в искренность Тыкма-сердара. Просто вверенные ему войска не сдали экзамена по внезапному ночному бою в полной темноте, и Скобелев искренне огорчался из-за их нерадивости.