Мария Тенишева - Впечатления моей жизни

Удивительно, как может человек решиться обвинять в похищении, не имея никаких серьезных данных! За такое обвинение бьют, стреляются на дуэли, если дело между мужчинами, но как легко, как безнаказанно сходит подобный поступок, раз дело идет о женщине, за спиной у которой не стоит ни муж, ни брат…

Можно себе представить, какой же это должен был быть следователь, в обязанности которого входит полное беспристрастие, если он мог только из чувства личной досады позволить себе такие поступки, как в целом ряде газетных статей с бессовестной перетасовкой фактов, без всяких оснований изливать клевету на женщину, только чтобы выместить свою неудавшуюся с ней сделку. Как же он распоряжался фактами в своих судебных делах, как должен был вести и направлять следствие.

XXXIII

Дом на Английской набережной. Лазарет в Смоленске

*[98] Мой дом в Петербурге, по Английской набережной, с июля 1914 года, т.е. с начала войны, был занят солдатами. До войны главную часть дома занимало Суворинское театральное училище, но как вышло, что училище в один прекрасный день оттуда улетело, а на штучных итальянских паркетах, сделанных из розового дерева, перламутра и слоновой кости, очутилось 600 солдат, это знает только тот, кто это дело и состряпал. Я знала, что лазаретами были заняты не только частные дома, но даже и дворцы, а солдатами… этого я не слыхала.

Контракт с училищем был многолетний, на десять лет, и в момент этой перемены декорации оставалось еще 7 лет аренды.

Шли месяцы, писались просьбы, заявления, началась усиленная беготня управляющего в Главный штаб и другие учреждения… напрасные надежды — платы за занятое помещение я не получала.

Материальное положение мое становилось критическим. Жизнь с каждым днем становилась дороже, и я решила во что бы то ни стало продать этот дом.

Кого я только не приурочила к этой продаже. Тут были комиссионеры-евреи, крещеный люд разного облика и положения, знакомые дельцы и даже друзья, которым хотелось выручить меня из беды, но дело от этого ни на йоту не двигалось вперед. Я же тем временем сидела почти без средств. Тогда мы с Киту отправились в Петербург.

В Смоленске нас посадили в поезд с беженцами из Польши, состоявший из сорока товарных вагонов, в открытые двери которых видны были целые обстановки: стулья, кровати, дети, собаки и всякий домашний скарб. Был еще один вагон-микст, в котором мы и расположились.

Было еще тепло, деревья желтели, мимо нас плавно проходили грустные, такие близкие сердцу наши русские картины…

Мы тащились без конца, останавливались чуть ли не у каждого телеграфного столба, часами стоя в тупиках, пропуская воинские, товарные и пассажирские поезда. Во время таких стоянок наши спутники беженцы выскакивали из своих квартир-вагонов и возвращались из леса лишь после многократных сигнальных свистков паровоза, нагруженные множеством грибов.

Это путешествие носило какой-то особенно интимный характер, все пассажиры разговорились между собой, и нам было даже весело. Наша компания состояла из Киту, меня, моей дочери Мани, Ольги, двух ее гувернанток, В.А.Лидина, С.С.Четыркина*[99] и трех девушек.

Наш вагоновожатый был, вероятно, в своем деле новичком. Он не знал ни одной станции, ни времени остановок или прибытия.

Ну и наделал же нам беды этот самый новичок! Почему-то ночью ему вздумалось открыть окно в коридоре нашего вагона, и, по всем вероятиям, в это окно влетел горящий уголек от паровоза.

Меня разбудила Киту усиленным стуком в дверь. Помню, что мне уже очень не хотелось вставать и как-то спалось особенно сладко. Но настойчивый стук наконец меня отрезвил, и я увидала… впрочем, я ничего не могла видеть в моем наполненном густым и едким дымом отделении…

Ужасное чувство задыхаться в дыму! Глаза плачут рекой, в горле горит, и грудная клетка как будто отказывается подняться, чтобы втянуть воздух, что-то давящее и одновременно дурманящее!

С трудом и ощупью я нашла мою собачку, дорожный мешок, набрала еще каких-то вещей и едва протолкнулась в дверь моего отделения. Когда я с трудом открыла ее, предо мной на полу коридора горел костер, через который мне пришлось перешагнуть.

В вагоне царило смятение, все уж были на ногах. Надо было во что бы то ни стало остановить поезд, позвать на помощь. Дышать уже делалось невозможно, и окон не удавалось открыть. Мы друг друга не видели, толкались и разом все говорили.

Вдруг я вспомнила, что в конце вагона находилось так называемое служебное отделение. Бросившись туда, я нащупала чьи-то ноги, которые я с яростью принялась тянуть. Одновременно с этим Четыркин разыскал ручку тормоза и всею тяжестью навалился на нее.

Поезд понемногу остановился, и в тишине ночи раздались чьи-то недовольные голоса: "Что там еще случилось?" В эту минуту нам удалось наконец открыть дверь вагона. Соскочив на путь, шатаясь, я подбежала к паровозу, крича: "Скорее, скорее, горим!"

Во время тушения пожара мы слышали, как один кондуктор сказал: "Если бы еще десятью минутами позже, все бы там остались, никто бы не уцелел".

Через некоторое время, еще взволнованные, оживленно обмениваясь пережитыми страхами, мы снова двинулись в путь…

В каком ужасном виде нашла я свой дом! Все, что представляло в нем ценное — дорогие художественные украшения, резьба, паркеты, — мои даровые постояльцы немилосердно испортили и при устройстве нар в деревянные панели стен безжалостно вбили тысячи гвоздей. Мраморные подоконники были разбиты, бронзовые позолоченные дверные ручки вырваны, языки и головы скульптурных кариатид отломаны, паркеты облиты жиром и ведою и так грязны, что их можно было бы принять за простой пол дурно содержащегося стойла. Положительно, если бы через это помещение прошел ненавистный немец, то оно осталось бы в лучшем состоянии!

Два раза мы с Киту ездили в Петербург с целью наладить продажу этого дома. Я часами сидела у телефона, вела переговоры, но все это ни к чему не привело. Мало-помалу мои комиссионеры отпали, переписка прекратилась, и на продажу дома я почти перестала надеяться. Весною 1915 года я даже пожертвовала, после долгих хлопот, 1400 рублей с тем, чтобы выселить солдат и снять нары. Деньги взяли, солдаты действительно выехали, но не ради моих хлопот, а просто настало время переезжать в лагеря, и я только на минуту была в иллюзии, что отделалась от непрошеных гостей.

Не тут-то было! Сейчас же после солдат в это помещение ввалился целый штаб генерала Ф. и занял ни больше ни меньше, как четыре квартиры!

Когда спустя 10 месяцев генерал Ф. выехал, домом тут же завладело какое-то справочное бюро с генералом К. во главе. Я узнала, что справки, выдававшиеся там, были настолько точны, что написанное надо было понимать в обратном смысле. Например, если на бумажке сказано, что воин находится в плену или ранен — читай убит. Подобное случилось с моим знакомым Н.Шевцовым. В течение двух месяцев справлялся он о судьбе сына и наконец получил ответ — убит, а он оказался живехонек!