Любовь Овсянникова - Шаги по земле

И Саша, служивший в Германии, сам измученный разлукой с Родиной, понимая меня, подбадривал и писал в письмах:

Надрывно, призывно гудят поезда,Их эхо — надежды примета.Пройдут все печали, дожди, и тогдаНастанет погожее лето.Пусть нынче нам грустно, но воздух опятьВесь соткан из влаги и сини.Не надо прощаться —Нам скоро встречатьРассветы любимой России.

Чуть позже в популярной песне пели «Телефонная связь — ненадежная связь», но тогда, выходит, связь по письмам еще более ненадежная. Ничто не спасало меня от одиночества, не наполняло причастностью к новому месту, к новым обстоятельствам и людям. Воистину, самое главное в мире не золото, даже не духовные ценности, а рядом живущий человек, дорожащий тобой.

Полгода моей полной изоляции от жизни, как я воспринимала этот период, весьма преувеличивая его драматизм, истекли. И 1966 год пришел вместе с Юрой — заменившем мне неласковый космос: родителей и друга, память о прошлом и новый день.

Юра лечил меня молчанием и своим присутствием, на прогулках превращался в слух, не мешая мне озвучивать свои беды и бредить ими, претензиями к городу, жалобами на обиды. Зато он видел меня изнутри.

Саша приезжал в отпуск, появлялся в своем смешном сельском плащике, находил меня в университете, но все это уже воспринималось, как забытый сон. Я помнила его «Не молчи» и после отъезда продолжала писать, понимая, что мои письма становятся все короче, но все равно они нужны ему. Грустно мне было, но выбранная профессия, город и окружение забивали и поглощали эти настроения. Грустить не то что некогда было, но этому не находилось места — любые элегии сердца не соединялись с аурой точных наук, с логикой доказательств и формул.

И стихи рождались другие, к Саше летела уже не лирика, а то ли ностальгирующая гражданственность, то ли растроганная память, перешедшая в кровь от родителей, вынесших войну на своих плечах.

Где же вы, весенние фиалки?В тех местах, где грохотал металл,Где фашист планету убивал,Вы — как орденов отсвет неяркий.Как награды на зали'той кровью,На простреленной груди земли.Кабы ей воздать и мы могли —Пусть не орденами, а любовью.Исцеляете. О, вам достойно имяБожества, и низкий вам поклон.Где же вы, мои — со всех сторон,Где ваш аромат неповторимый…

Из армии Саша вернулся в мои летние каникулы после третьего курса, когда мы с Юрой уже договорились пожениться. Он приехал ко мне на своем ИЖ-49 все такой же — светлый, немногословный и торжественный! И в селе снова воспринимался по-прежнему — как тот мальчик, что в моем представлении оставался Духом цветущих лугов. А я огорошила его правдой. Саша в тот день впервые коснулся меня губами — поцеловал руку.

Когда-то он писал в стихах:

Не дышать, замереть — только видеть,Только слышать твой солнечный луч.Я тебя огражу от обиды,Как бы ни был обидчик могуч.Пусть зовется он пламенной страстью —Томной, звучной, сводящей с ума.Перестрою несчастье на счастье,Коль не сможешь сберечься сама.Не указ мне родители, братья,Мне тебя охранять — по плечу.Заключу тебя в крепость — объятья,Никого к тебе не подпущу.

Теперь доказал, что говорил не пустые слова.

Но… уехал, и больше не дал о себе знать, ни разу не поинтересовался, как я живу. Обиделся за пять лет напрасного ожидания? А я его помню. Иногда думаю о том, что он был бы моим мужем, если бы я не встретила Юру.

Саша стал не просто воспоминанием, он стал тайным состоянием моей души, той меня, что осталась жить в летних полях, покрытых цветением, на дальних просторах моего привольного края. Он стал солнцем прошлого, которому уже не виделось конца, ибо оно навсегда остановилось в зените. Мой мир больше не наполнялся такой высокой романтикой и поэтичностью, какую нес Саша Косожид, возможно, и не понимался никем так хорошо, как им. Кстати, в одиннадцатом классе Саша выправил свою фамилию на Пушкин, и стал полным тезкой гениального поэта. Зря, по-моему, он это сделал.

Позже от Юры меня пытался увести Славик Герман, и настолько это было серьезно, что им даже были куплены обручальные кольца. Но как он мог выиграть брачный поединок, если больше не казался мне красавцем и не достигал той высоты духа, которую я знала в Саше, и той интеллектуальной наполненности и безупречности, что ощущались в Юре?

Арсенал обольщения

У каждой девчонки природой вырабатывается свой набор инструментов обольщения. Если нет еще их осознания, то это стиль и мера кокетства, броскости, поведенческих эффектов. В случае замышленного «коварства» — украшения, демонстрация себя, наряды, стрижки-прически, закатывания глаз и даже стихи. Чаще, правда, не искушенные требовательностью ума вирши, типа: «Мне не забыть тебя вовек, ты мой любимый человек».

Был такой арсенал и у меня, правда, не активный, а пассивный. Это значит, что понравиться я хотела, но не стремилась.

На этом остановлюсь подробнее и подчеркну, что во мне не было ни движения, ни попытки любым образом обратить на себя внимание. Не было даже импульса к первому шагу для знакомства с людьми или для завоевания симпатий. Некий спусковой механизм, высекающий первую искру, лежал не во мне, а вне меня. Я умела лишь принимать сигналы и отвечать на них или не отвечать. Вот потому что природой я устроена на прием, а не на передачу зовущего посыла, свойство моей пассивности простиралось дальше — я просто не замечала, не оценивала и не рассматривала тех, кто мною не интересовался, как возможных друзей. Такого не желалось моей натуре, равно как оно не приходило мне в голову.

В этом вопросе о себе я долго оставалась несведущей, действовала по наитию. Но и поняв свою сущность, разобравшись, почему я всегда стою в стороне, как бы поджидая кого-то, осознав свой механизм отбора симпатий и привязанностей, не умышляла проявлять инициативу, расставлять сети, заманушничать, вступать в бои с конкурентками или действовать напропалую ради кого-то. Сказать о человеке, что он мне нравится, при отсутствии первичного интереса с его стороны, я в принципе не могла. Для меня это было противоестественно. Ведь при ближайшем рассмотрении он мог оказать и не тем, что надо. Внешность на меня никогда не производила впечатления, она была даже не на втором месте. Нет, я хотела быть узнанной, выделенной человеком из массы других девушек, отобранной из них по его приоритетам — пусть по глазам и улыбке, по застенчивой повадке, по остроте ума, по тому из имеющегося у меня, что было важно для него, — и лишь затем принималась выбирать сама. И тут уж инициативу не отдавала! Остановившись на ком-то, я оставляла за собой право руководить отношениями.