Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская

на чердак. Ему, как и всем Мессерерам – Плисецким, нужен момент творения. Он, как Майя, как его отец Асаф, как тетя Суламифь и другие Мессереры, не перестает работать и в столь уважаемом возрасте: накануне 90-летия открылась выставка его работ, а двери мастерской не закрываются в принципе: приходят и уходят люди, и Борис Мессерер остается центром притяжения для многих. Это ведь тоже своего рода художественный подвиг. Уж такова природа удивительной династии. Сама Майя говорила, что больше всего ценит артистизм: «Для меня главное – не ногу задрать, а быть артистом, слышать музыку и знать, что ты хочешь сказать, понимать свою роль, а не показывать возможности. Это очень ценно, и не только в балете, но и в драме, и в кино».

Плисецкую сценическим долголетием если не упрекали в открытую (хотя и такое бывало), то удивлялись ему. Она держалась крепко: «Мне одно только приятно: люди идут на мои спектакли. С восторгом, со слезами приходят ко мне после за кулисы. И я чувствую, что я нужна. Мне говорят, что я должна быть с ними, должна быть для вас. Иногда даже очень трагически: “Не покидайте сцену, не покидайте нас, потому что у нас ничего больше в жизни нет”. Меня это до слез трогает, и я понимаю, что нужна». Любому артисту важна обратная связь от зрителей, любому нужно подтверждение – постоянное! – своей необходимости другим. Восторги нужны артистам – какими бы уверенными в себе они ни казались, – нужны как воздух, без них трудно дышать Артисты живут чужими восторгами, они от них зависимы. И даже Майя – стихийная, неистовая, великолепная – не была исключением.

После грандиозного вечера в октябре 1993 года, посвященного 50-летию творческой деятельности Плисецкой в Большом театре, известный балетный критик Татьяна Кузнецова написала: «От былого великолепия остались руки – ломкие, струящиеся в бесконечность или властно сминающие пространство. Осталась предсмертная поза бессмертной Кармен. Осталась вызывающая раскованность поклонов, этих непринужденных променадов по подмосткам, разом превращающих сцену в салон, а зрителей – в гостей Майи Михайловны. Публика, утопая в ностальгии, радуясь и молодея, дорисовывала портрет победительной Плисецкой, так бесстрашно попирающей законы времени и самой природы».

С Людмилой Семенякой мы много говорили о Майе Плисецкой – о ее бесстрашии на сцене и в жизни: как не боялась она оставаться собой, идти наперекор обстоятельствам и судьбе.

– Знаете, на мой взгляд, выигрывают те люди в актерском мире, которые чувствуют свое время, – уверена народная артистка СССР. – Майя – пример того, как понимать и чувствовать свое время. А уж ей-то досталось, бедной. И это драгоценно очень, что в стольких перипетиях судьбы она только острее чувствовала людей и время. Она это все переплавляла через свое сердце, а потом выносила…

Вы обратили внимание на слова о том, что художник должен чувствовать время? Плисецкая так и говорила: «Необходимо по-своему отразить свое время. Сейчас нельзя писать такую музыку, как в девятнадцатом веке. Нельзя сейчас и танцевать, как в веке девятнадцатом. Ведь даже говорим мы уже не так. Каждому художнику необходимо создать свою манеру, свой стиль и никого не копировать».

Людмила Семеняка продолжает:

– Она никогда никому не подражала. Она была сама. А это «сама» она достала из себя, воспитала при помощи педагогов, с помощью красоты, которую она видела в мировой гармонии. Она это все разыскала и сумела передать. Она поняла, кто она, что она и для чего она здесь. Вот хорошо бы, чтобы сегодняшние артисты понимали, где они, что они и что они на сцену несут. У Майи Михайловны нужно было многому учиться. Мне было дано счастье ее слышать, видеть. Я в копилочку все закладывала, я никогда не пыталась подражать никому. Но здесь, – показывает на голову, – работала постоянно. При ней когда присутствуешь, у тебя тут все крутится, и ты учишься. Неповторимая женщина, что говорить. Нет такой, не было и нет. Она такая одна. И всегда останется одной.

Единственная. Так же говорила о Майе Наталия Касаткина. Да и много кто говорил, избегая слов «великая» и «гениальная». Про эпитет «великий» (правда, не в отношении любимой жены) Родион Щедрин сказал мне: не переборщите, вы не на базаре, чтобы товар нахваливать. И ведь прав: «единственная» вмещает в себя куда больше.

В разговоре Михаил Лавровский сказал, что «Уланова была гениальная балерина». Я, конечно, сразу ухватилась за эти слова:

– То же самое говорят про Плисецкую. Что нужно, чтобы балерину назвали гениальной?

– Надо создать свое, новое, – отвечает Лавровский. – На основе фундамента, который заложил когда-то Петипа, надо двигаться вперед. Если стоять на месте, это болото. Но вперед надо двигаться разумно – хореографически, академически. Майя Михайловна… в силу своего природного огромного таланта делала революцию, но правильно ее делала. Это было убедительно, и потом – талант освещает все.

А потом превращается в легенду. Спрашиваю у Валерия Лагунова: создавала ли Майя легенду о себе?

– Она этим не занималась никогда. Народ создавал. Она танцевала. А прорваться на ее спектакли никогда нельзя было, народ просто неистовствовал. Ее принимали просто невероятно в Москве. Такого признания ни у кого не было. Это и создавало имя.

Борис Мессерер говорит о том же:

– Это соответствовало ей в жизни. Она играла саму себя, как всегда бывает у актеров хороших. Она была сама по себе, это уже легенда к ней приросла.

– Легенда летела впереди нее, – говорит и Валентин Елизарьев.

Какова природа этой легенды, что превращает хорошую балерину в великую (да простит меня Родион Константинович, что я использую это слово), а великую – в легендарную? Разговариваем с Александром Фирером:

– Это от Бога. А великая и легендарная – явления одного порядка. Вот Майя Михайловна – это просто стихия по имени Майя. Особая планета. Она никаким эталоном не является и сравнивать с ней совершенно бесполезно, потому что она – просто другая. Она шире, чем понятие «балет». Она невероятна – как Пушкин, как Чайковский, это легенды, это великие, это другие планеты. И по-человечески она просто Личность с большой буквы. Самобытная. Я думаю, до конца непостижимая. Она, знаете, редкая женщина. Она вот говорила, что никогда не занималась каким-то собирательством, какие-то статьи… Она охотно давала интервью, но чтобы потом это хранить… «Умру – все найдут». Когда Борис Львов-Анохин хотел писать о ней книгу, она сказала: «А что он может написать, кроме “прыжок” и “темперамент”?». И еще так говорила: «Пушкин Истомину увековечил одной строчкой, а Вознесенский обо мне поэму написал». Кстати, стихи о ней писала и Белла, сказавшая «Майя Михайловна для меня – абсолютный слух в искусстве». А Карла Фраччи сказала, что «выше Майи