Бородин - Анна Валентиновна Булычева

заключения. Лена стала учиться акушерству при Надеждинской больнице: «Лено очень довольно, что оно теперь что-то из себя изображает», — написал Дианин Екатерине Сергеевне. Кажется, за будущее девушки-бесприданницы теперь можно было не волноваться. Насчет будущего другой бесприданницы, Гани, Бородин тоже всё решил: поскольку она окончила Николаевский сиротский институт, переедет в Петербург и будет учиться в консерватории. Нужно как можно скорее показать ее Давыдову и профессорам пения. Вот только Екатерина Сергеевна с сентября по декабрь никак не могла отправить девочку в столицу — боялась заскучать в одиночестве? Александру Порфирьевичу не нравилось, что Ганя бездельничает, а с октября прибавились новые тревоги. Супруга надумала было перебраться из Голицынской больницы в Лефортовскую, в квартиру однокашника Бородина Михаила Васильевича Успенского (ее заботливый друг Яша Орловский очень кстати квартировал в тех же краях). Александр Порфирьевич был доволен, что его мученица-страдалица будет в хороших условиях и под врачебным присмотром, но категорически не желал, чтобы под кровом Успенского оказалась Ганя. Ану как «старый селадон» начнет за ней приударять? Только в январе 1885 года Агапия Степановна Литвиненко стала студенткой Петербургской консерватории, поступив в класс Елизаветы Федоровны Цванцигер. У нее обнаружилось колоратурное меццо-сопрано.

Как видно, условия жизни Бородина с годами менялись мало, за исключением резкого роста оседлого и кочевого народонаселения в квартире. Этой проблеме он нашел решение к концу 1883 года, превратив свой «восточный» кабинет в небольшую крепость.

Зимами Бородин сочинял миниатюрные романсы либо оркестровал уже готовую музыку. «Нравственный досуг», когда можно было освободиться от всех забот и с головой уйти в по-настоящему масштабный замысел, доставляли только летние месяцы. Лето 1881 года с абсолютным переключением со службы на музыку в Магдебурге и последующим тихим житьем в Крапивенском уезде сложилось как нельзя более удачно. В 1882 году Бородин хотел повторить программу: поехать в Цюрих на очередной съезд Музыкального союза (послушать, как будут играть квартет Римского-Корсакова), навестить в Веймаре Листа и завершить путешествие посещением премьеры вагнеровского «Парсифаля» в Байройте. Не удалось застать в Лейпциге «Кольцо нибелунга», но мечталось услышать последнее сочинение композитора, о котором столько рассказывал Карл Ридель. После Германии Бородин намеревался ехать в Житово, куда в тот год собирались многие члены клана Лодыженских и Матвеева с сестрой и дочерью. Марья Антоновна Гусева по-прежнему тщетно звала его к себе в Киевскую губернию, на станцию Фундуклеевка, суля фруктовое изобилие и прочие прелести юга и в качестве анонсов присылая банки с вареньем…

Ничего из этих планов не вышло. Веймар и Байройт отпали, скорее всего, по материальным причинам. Сборы в деревню были, по обыкновению, долгими — ни в конце мая, ни в начале июня и речи не было об отъезде, а там ехать стало невозможно. У жены Мити еще в 1881-м начались проблемы с психикой. Тогда Бородин направил ее к Ивану Павловичу Мержеевскому и в водолечебницу Вальденберга, и дело вроде бы обошлось. Но в середине июня 1882 года болезнь вернулась с новой силой: галлюцинации, мания преследования… Митя тоже тяжело болел, помочь мог только деньгами. Бородин вместе с верной и бесстрашной Леной отвез чрезвычайно мнительную, доверявшую ему одному Александру Александровну в больницу на Удельной. Больше месяца прошло в хлопотах и консультациях, заслонивших всё на свете. Москва провожала в последний путь Михаила Дмитриевича Скобелева. Во время последней Турецкой кампании профессор с волнением следил за его подвигами во имя славянской идеи, в 1880-м сочинил гениальную музыку, посвященную итогам азиатских походов молодого полководца. Наверняка Бородин не раз слышал о Скобелеве от Николая Лодыженского — тот сдружился с генералом в Рущуке, если не раньше, и был одним из тех, кто навещал его в Москве за несколько дней до смерти. Наверняка Екатерина Сергеевна, прочтя в газетах страшное известие, расплакалась. Что сказал Бородин, что подумал, или весть скользнула по краю его сознания, не оставив следа? Наблюдая невестку, только к 22 июля он уверился: дело идет на поправку. Болезнь отступала, рецидивы уже не были столь опасны. Но в тот же день он окончательно понял, что в Житовку этим летом не попадет. Все, что оставалось, — уехать в Москву, где проходила художественно-промышленная выставка, и оставаться там как можно дольше. Супруги начали собираться…

8 августа в Севастополе умер один из любимых учеников Бородина Владимир Шоноров. Лишь недавно он смог перейти на службу в университетский Киев, где можно было осуществить давнюю мечту — заниматься наукой не урывками, а всерьез. И вот начавшаяся еще в студенческие годы чахотка убила его, несмотря на самоотверженные заботы жены. Любовь Андроновна сообщила Бородину о смерти мужа в строгом, античном в своей простоте письме.

11 августа Александр Порфирьевич прибыл в Москву в компании пианиста Лаврова, которого он прекрасно знал по Кружку любителей музыки, однако без Екатерины Сергеевны. Композитор и пианист торопились к репетициям новой серии концертов выставки, во временном зале на 2150 человек, на сей раз — под управлением Римского-Корсакова (первая серия прошла в мае под управлением Антона Рубинштейна, Стравинский тогда исполнял песню Галицкого). В Москве Бородин очутился в тесном кругу петербургских «музикусов» с примкнувшим к ним Репиным, который рисовал зал, оркестр и Николая Андреевича за дирижерским пультом. Михаил Михайлович Корякин исполнил арию Кончака, симфоническая картина «В Средней Азии» имела особенно большой успех — Бородин дважды выходил на поклоны. На репетиции он брал с собой Ганю, его явно радовали восторги девочки по поводу «Азии» и «Антара».

Квартировал Бородин у тещи совсем по-спартански, как она ему после напомнила: «А что Вы пишете и благодарите меня за заботы и попечения о Вашем теле в бытность у меня, то я до сих пор не могу вспомнить, как Ваше тело валялось по полу, и на жестком тюфяке, когда было можно его положить повыше и помягче, если бы только не упрямился мой гость дорогой». Чтобы с комфортом выспаться, не стесняя Екатерину Алексеевну, Бородин несколько раз ночевал у Бларамбергов. Дни до отказа заполнялись делами, он навестил всех родственников жены, побывал в Московской консерватории, хлопотал тут и там о помощи Женским курсам и хоть немного да купался — купание для него составляло важнейшую часть летнего отдыха.

Меж тем Екатерина Сергеевна, которая по уговору должна была выехать из Петербурга вслед за мужем и привезти ему фрак, лежала дома с больной головой. Голова-то полбеды… «Ты спросишь, отчего не еду я, милый? Я все собираюсь, хандрю, кашляю, и все не знаю где и что лучше? — Страх просто сковывает меня… Что бы я дала за то