Пушкин в Михайловском - Аркадий Моисеевич Гордин

Поэт получил разрешение царя издать в 1836 году четыре книжки литературных и научных статей. Он назвал свой журнал «Современник», подчеркивая тем намерение сделать его рупором современных идей – литературных, литературно-критических («очистить русскую литературу»), научных и, конечно, социально-политических. Пушкин возлагал на журнал большие надежды, рассчитывал, что, имея наконец свое периодическое издание, объединив вокруг него лучших писателей, сможет оказывать реальное воздействие на общественное мнение. Кроме того, в случае успеха журнал мог дать ощутимые материальные средства, в которых поэт так нуждался. Он отказал А. Ф. Смирдину, предлагавшему верные 15 тысяч рублей в год за участие в его «Библиотеке для чтения». Первая книжка «Современника» вышла в начале апреля, когда Пушкин был еще в Михайловском, и… успеха не имела. Лучший литературный, научный, историко-политический журнал эпохи, «Современник», как раньше «История Пугачева», не нашел своего читателя. Тираж не раскупался и вместо ожидаемой прибыли давал значительные убытки, вводил в новые долги.

Это была катастрофа.

В то же время булгаринская журнальная свора, увидев в «Современнике» конкурента своим продажным изданиям, подняла бешеную травлю Пушкина, не гнушаясь прямыми доносами. Кричали о закате его таланта в то время, когда создавались самые зрелые, глубокие его творения.

Цензура, со своей стороны, «жала» на поэта (выражение цензора Никитенко) с особым ожесточением, как ни на кого другого. «Ни один русский писатель, – жаловался Пушкин, – не притеснен более моего». Не увидела света поэма «Медный всадник» – вершина не только поэзии Пушкина, но всей русской поэзии XIX века. Оставались ненапечатанными созданные в эти месяцы «Мирская власть», «Из Пиндемонти», «Когда за городом, задумчив, я брожу…», «Была пора: наш праздник молодой…», наконец – «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…».

Об этих творениях поэта вскоре после его гибели А. Н. Карамзин, сын историографа, писал: «…в последних произведениях его поражает особенно могучая зрелость таланта; сила выражений и обаяние высоких, глубоких мыслей, высказанных с прекрасной, свойственной ему простотою; читая их, поневоле дрожь пробегает и на каждом стихе задумываешься и чуешь гения».

Стихов теперь Пушкин писал мало. Времени едва хватало на «Современник», «Историю Петра». Над последней поэт работал неотступно, рылся в архивах Петербурга и Москвы. Это сочинение свое почитал особенно важным, государственным делом. Оценка личности, трудов царя-преобразователя, чем дальше продвигался Пушкин в своей работе, становилась все более глубокой и неоднозначной. Но великая историческая роль Петра не вызывала у него сомнений. «Петр Великий, – утверждал он, – один есть целая всемирная история».

Работать в сложившихся обстоятельствах было невероятно трудно. Пушкин чувствовал, что оказался в тупике. Большие планы, широкие замыслы трудов государственных рушились один за другим. Зато каждый день неотступно вставал вопрос: «чем жить?» За весь 1836 год он не имел доходов ни одного рубля (жалованье вычитали за ранее взятый заем), а расходов – десятки тысяч. Он жил в долг. Обращался к ростовщикам. Заложил все, что можно было заложить. Силы, физические и душевные, уходили на то, чтобы как-то обеспечить существование семьи; да еще на нем же лежали заботы о материальном положении родителей, брата; непрестанно докучал корыстолюбивый Павлищев. После смерти матери надлежало поделить наследственное Михайловское. Пушкин непременно хотел оставить его за собой, и на это тоже нужны были немалые деньги.

А впереди?.. «Не смею заглядывать в будущее», – сознавался поэт. «Голова кругом идет», «кровь в желчь превращается» – так определял он свое состояние.

Отношения с царем обострялись. Николай все чаще открыто выказывал свою недоброжелательность. Пушкин, со своей стороны, не питал больше никаких иллюзий в отношении царя. Жандармы Бенкендорфа преследовали по пятам, лишали самой элементарной свободы. В. А. Жуковский, прочитавший вскоре после смерти Пушкина письма к нему Бенкендорфа, был потрясен. «Сердце мое сжималось при этом чтении… – писал он с негодованием шефу жандармов, – надзор, все надзор… Ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу, ему нельзя было произвольно ездить по России, ему нельзя было своим друзьям и своему избранному обществу читать свои сочинения, в каждых стихах его, напечатанных не им, а издателем альманаха, с позволения цензуры, было видно возмущение… Каково же было положение Пушкина под гнетом подобных запрещений? Не должен ли был он необходимо, с тою пылкостию, которая дана была ему от природы и без которой он не мог бы быть поэтом, наконец прийти в отчаяние…»

«Свет», эта «мерзкая куча грязи» – придворные круги, где поэт вынужден был являться, потому что носил ненавистное ему звание камер-юнкера и потому что там блистала увлеченная светскими развлечениями и успехами Наталья Николаевна, ненавидели его – не могли простить ему независимость, откровенное презрение ко всему, чем они гордились, его необыкновенную популярность. Поэт был в плотном кольце враждебного окружения, чувствовал себя опутанным сетью, из которой не мог найти выхода.

Всю безвыходность его положения, его душевное состояние тогда не могли в полной мере понять даже самые близкие друзья, искренне любившие и ценившие его.

Наглые ухаживания за Натальей Николаевной принятого в русскую гвардию и усыновленного нидерландским посланником Геккереном молодого французского эмигранта-монархиста Жоржа Дантеса стали в светском обществе столицы поводом для грязных сплетен и интриг, позорящих имя поэта.

Пушкин вынужден был защищать свою честь. Это понятие смолоду значило для него очень много. Особенно чувствителен стал он ко всему, что задевало его честь, в обстоятельствах последнего времени. К тому же он понимал свое исключительное положение первого поэта России; понимал, что оскорбления, нанесенные ему, – это оскорбление всех порядочных людей его страны, за которых был в ответе.

Последней каплей, переполнившей чашу его терпения, явился гнусный пасквиль, разосланный нескольким лицам в Петербурге в виде присуждаемого ему «диплома ордена рогоносцев». Это был, по словам сестры поэта, «заговор мерзавцев, жаждавших его крови».

После этого уже ничто не могло удержать его от мести.

«Ближе к милому пределу»

27 января (8 февраля) 1837 года Пушкин дрался на дуэли с Дантесом-Геккереном и был смертельно ранен. «В лице Дантеса, – по словам современника, – он искал или смерти, или расправы со всем светским обществом»[296].

После двух суток нечеловеческих мучений и мужественной борьбы за жизнь 29 января (10 февраля) 1837 года Пушкин скончался. Скончался в расцвете великого своего дарования. Ему было 37 лет.

Скорбь, вызванная гибелью Пушкина, была всенародной. В. А. Жуковский писал: «На другой день после дуэли, то есть с утра 28-го числа до самого выноса гроба из дома, приходили посторонние, сначала для осведомления о его болезни, потом для того, чтобы его увидеть в гробе… горевали о нем, как о друге, скорбели