Паустовский. Растворивший время - Олег Дмитриевич Трушин

коллективную книгу, посвящённую выдающемуся кинорежиссёру и писателю.

Просим Вас принять участие в сборнике. Сообщите, пожалуйста, ждать ли Ваш материал, в случае согласия – когда приблизительно он может быть получен»{370}.

Но Паустовский уже не прочитает этого письма.

Он скончается в Кунцевской ЦКБ от обширного инфаркта за день до написания этого письма – в воскресенье 14 июля 1968 года.

Жизнь Паустовского остановилась. Оставив всё земное, она переместилась в неведомые дали, туда, где вечна «звёздная азбука Морзе», о которой когда-то он сам восторженно и очень лирично написал в «Чёрном море».

Было ему – 76 лет.

Много это или мало?

Вопрос риторически прозаичный.

Конечно, это не чеховский скоротечный век, но, увы, и не век Бернарда Шоу!

И всё же до века любимейшего им Ивана Алексеевича Бунина, который в своё время выправил его путь в литературе, Паустовский не дожил семь лет.

Незадолго до смерти Константин Георгиевич скажет: «Мне хочется хотя бы маленькой, но светлой памяти о себе. Такой же слабой, как мимолётная улыбка».

Но Паустовский оставил на Земле неизмеримо больше, чем та самая мимолётная улыбка, о которой он так мечтал.

Весть о кончине Паустовского быстро растечётся по средствам массовой информации. Кто-то из читателей узнает о ней из газетных строк, а кто-то – слушая новости по радио.

Первый некролог опубликует «Правда». Твардовский по этому поводу саркастически – трудно сказать, то ли от сочувствия, то ли умиротворяясь кончиной «плохого писателя» – отметит в своём дневнике 16 июля 1968 года:

«Паустовскому всё же сегодня выдан некролог в “Правде” с портретцем, в “Изв[естиях]” – без. Писатель он безусловно плохой, но всё же хоть человек старой веры литературной. Благоговевший перед ней – литературой, что не только недоступно людям, привыкшим заведовать ею, но и предосудительного, как пережиток язычества после введения православия. Ему не простили выступления на Дудинцеве (о “Дроздовых”) и подписей (в защиту) Яшина – “Рычагов” и “Вологодской свадьбы”»{371}.

Отметим, что некролога в «Новом мире» Паустовский так и не удостоится. Твардовский и тут не переступил через себя.

В свою очередь, Константин Федин в официальном некрологе от имени Союза писателей СССР, помещённом в «Литературной газете» № 29 от 17 июля 1968 года, отметит:

«Его (Паустовского. – О. Т.) писательская индивидуальность была яркой. Он обладал своей речью, которая звучала возвышенно и в то же время просто. Иной речью нельзя было бы выразить всю особенность качеств этого художника, сочетавших романтику фантаста с бытописанием реалиста, лирику с юмором, пафос критика с влюблённостью созерцателя».

Скорбную телеграмму соболезнований от имени Союза кинематографистов, поступившую в Союз писателей СССР, подписали Лев Кулиджанов, Сергей Герасимов, Алексей Каплер, Григорий Чухрай и другие.

Корней Чуковский, дав в «Литературку» некролог, лично от себя, в частности, в нём укажет:

«Едва ли миллионы читателей его (Паустовского. – О. Т.) драгоценных книг у нас и за рубежом знали, какой это был рыцарски благородный, бескомпромиссный, прямой человек. Отзывчивость его была легендарной. Едва узнав о чьей-нибудь беде или утрате, он забывал себя самого, готов был отдать всю свою душу страдающим»{372}.

Но самые искренние, проникновенные слова соболезнования, конечно же, поступали от поклонников творчества Паустовского, многие из которых прошли свой жизненный путь вместе с его произведениями. Адрес получателя указывали просто: «г. Москва, Союз писателей СССР. В комиссию по организации похорон К. Г. Паустовского». И письма доходили.

Так, Г. Д. Богданова, учительница из Москвы, член ВЛКСМ с 1919 года, написала:

«Прошу Вас возложить скромный венок от меня и моих товарищей – комсомольцев 20-х годов, – на могилу нашего любимого советского поэта (нельзя же считать его прозаиком) и низко поклониться ему, его светлой памяти, за красоту и радость жизни, к которой он нас, наших детей и внуков приобщил, научив нас находить прекрасное в каждой капле росы, каждой слезе и улыбке ребёнка.

Нет слов, чтобы выразить наше горе и нашу уверенность в его бессмертии.

С приветом (проводить его нет сил)»{373}.

К своему, пропитанному исключительной искренностью письму Галина Дмитриевна приложила ещё и своё стихотворение «Светлой памяти К. Г. П.» в котором были такие строки:

Он для нас был, как вода живая,

Как бурлящий, светлый, с гор, родник, —

Юноша мужал, ему внимая,

И душою молодел старик.

Сердце ли туманилось тоскою,

Иль порой одолевал недуг, —

Раскрывался том, – и вот: с тобою

Говорил твой самый лучший друг.

А читатель А. Архишвин в своём письме от 20 июля 1968 года предложил поставить памятник Паустовскому непременно на Каспии, а «…фундаментом памятника… должна служить плита из белого мрамора в форме Гренландии. А средства на сооружение его должны быть отпущены за счёт “Фонда мира”»{374}.

Снимая кандидатуру Паустовского из списка претендентов на Нобелевскую премию (по статуту премии она присуждается только при жизни), председатель Нобелевского комитета поэт и переводчик Андерс Эстерлинг отметил:

«Из-за смерти Константина Паустовского из списка этого года уходит одно из самых привлекательных предложений. Это прискорбно, поскольку эта русская кандидатура имела хорошие шансы на ближайшее будущее».

Как говорится, и на том спасибо!

17 июля состоялось прощание в большом зале Центрального дома литераторов, а затем похороны на кладбище в Тарусе.

В этот день в Москве шёл настоящий июльский ливень, а к главному входу ЦДЛ стояла плотная вереница людей с цветами.

Поэтесса Инна Анатольевна Гофф вспоминала:

«Толпы народа шли – текли – мимо гроба. Было множество роз. Жёлтые чайные розы Глория Деи – золотые розы.

Мастер золотой розы лежал скорее спящий, чем мёртвый. И только то, что он спит среди стечения народа, музыки и речей, говорило о смерти, убеждало в ней.

Я стояла в почётном карауле слева у изголовья, в ярком свете прожекторов, и, привыкая, не сразу посмотрела на него… я увидела его знакомое, чёткого рисунка смуглое лицо. Небольшие руки, сложенные ниже груди…

Играла пианистка. После неё – квартет исполнял что-то слишком громкое и отвлечённое от горя.

Люди всё шли…

Всё убыстрялась смена караула у гроба, теперь ставили по восемь человек, а не по четыре, как вначале. Небо было серое, шёл дождь. Вечером, когда разразилась гроза, траурный эскорт был уже в Тарусе. Но сначала была панихида. С традиционными речами. Порой тех, кого он не любил и кому был чужд.