Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

Парень разрыдался и выбежал на улицу. В помещении установилась напряженная, гнетущая тишина.

— Брат у него там внизу, — после долгого молчания тихо произнес боевик с исцарапанной щекой. — В беспамятстве нашли. До смерти запороли, звери.

— Пожалуй, не отходить, — вздохнул бородач.

— Все равно, — Учитель упрямо сжал губы, — мы — не они. Кого следует, надо расстрелять, а мучить никого не нужно. Так, Лепис? — Ища поддержки, тронул он товарища за плечо.

— Он правильно говорит, — хмуро, словно нехотя, качнул головой Лепис. — Но к шкурам никакой жалости!

— Барончика шлепнуть надо, — сказал молодой.

— Не торопись, — остановил его Лепис. — Шлепнуть — самое плевое дело. Он нам может еще пригодиться. Выкуп возьмем или на своих обменяем.

— Лепис! Учитель! — В парадное влетел ликующий Люцифер. — Больше тыщи рублей одними бумажками взяли! — Он потрясал кассовым мешком, в котором звенела мелочь. — А марок сколько! — И поглаживал себя по карману. — По проволоке они теперь не скоро поговорят.

— Хорошо, хорошо… Побудь пока в сторонке, — охладил его Лепис. — Займемся делом, товарищи. Долго нам тут задерживаться нельзя. Прошу всех в замок. Где у них справляли балы? — обратился он к молчаливому человеку из кухни.

— Извольте в бельэтаж.

Парадный зал сверкал позолотой лепного багета и коринфских капителей. В медовом лаке паркета отражались выгнутые ножки павловских банкеток и кресел. Бьющие из окон солнечные струи ленивыми вспышками переливались на парчовой обивке.

— Вот где царский блеск! — восхитился бородач. — А жарко-то…

В огромном зале с окнами от пола до потолка стояла сухая, изнурительная духота. Пахло пылью и запустением нежилых помещений, хотя паркет лучился первозданной масляной свежестью.

— Дышать нечем, но зато сухо, — сказал Учитель и, схватив первое попавшееся кресло, лихо запустил его в балконную дверь. Удар оказался настолько сильным, что отлетели ножки. Но стекло лишь мелодично дрогнуло, пробудив тоненький перезвон хрустальных висюлек на люстрах.

— Хоть бы где трещина. — Парень с царапиной озадаченно провел по стеклу пальцем. — Ну и окошки у Гниды!

— Как на пароходе, — бросил Матрос, засучивая рукава. — Тащи все сюда, на центр! — Поднатужившись, он стронул с места концертный рояль и покатил его, круша по пути хрупкие столики и козетки. Глухо зарокотали басовые струны под зеркалом крышки. Противно поскрипывали крохотные колесики массивных ножек.

Вскоре посреди зала образовалась беспорядочная груда роскошной мебели, бархатных портьер и картин в тяжелых золотых рамах. Она росла и росла, грозя достигнуть потолка, под которым дрожал и переливался хрусталь.

— Давай, ребята, тащи все, что только может гореть! — нетерпеливо понукал Учитель, срывая со стены гобелен, на котором ветвилось генеалогическое древо хозяев замка.

В зал приволокли диваны, столы и комоды из других покоев, стулья, обитые кордовской кожей, стоявшие в знаменитой «испанской» гостиной, даже рассохшуюся кровать слоновой кости, принадлежавшую покойной графине. Но больше всего было картин, темных, старинных полотен, воспевавших обнаженное женское тело. В немыслимых ракурсах выступали из фантастического нагромождения рам розоватые бедра и груди, оттененные то кистью винограда, то дерзкой рукой немыслимой черноты арапа, то стыдливо прикрытые дымчатой складкой прозрачного газа.

Люцифер чиркнул спичкой и подпалил край шелковой занавески. Неспешное пламя поползло вверх, лаская подлокотник какого-то кресла.

— Плохо горят позолоченные дрова. — Учитель сунул горящую спичку с другого конца. — Нет тяги.

— Проветрим, ребята! — оживился Люцифер и швырнул в окно тяжелый канделябр.

Но оно лишь загудело долгим колокольным эхом. Все попытки разбить стекла окончились ничем. Отваливались гнутые ножки и спинки, со звоном отлетали бронзовые свечные чашечки, а окна оставались целехоньки. Только гневно ворчали в ответ похоронным, надтреснутым гулом.

Бородач прикладом магазинки ухитрился сбить оконный шпингалет и вместе с Матросом распахнул тяжеленные рамы. Вскоре по залу уже гулял холодный неистовый ветер. Пламя взъярилось и загудело. Прозрачные желто-лиловые языки жарко закрутились под потолком. С треском лопались люстры, осыпаясь хрустальным дождем, а золото лепных украшений подернулось жирной копотью.

— Гори, драгоценный костер! — приговаривал Учитель, заслоняясь ладонью от жара. — Лесные братья кормят тебя куда роскошней, чем риттеры. Разве можно сравнить это великолепие с нищетой хуторских развалюх?! Столь высокоцивилизованный пожар впервые озаряет латышскую землю. Это вам не сосновые избы, оклеенные газетами, под которыми шуршат тараканы. Тут каждая головешка будет подороже целого хутора.

С лестницы тоже повеяло прогорклой гарью.

— Это Батрак поджег поварню, — щурясь от едкого дыма, пояснил Лепис. — Пылает Брюген вместе со всеми своими картинами со всех сторон.

— Здесь их будет побольше, чем в доме Кокнесского товарищества, который спалили бароны. — Учитель ногой подтолкнул в костер отвалившуюся головню. — Ишь как корчится все это голое бабье, перед которым пускал слюни старый кот.

Внизу послышались беспорядочная пальба и грохот обрушившихся балок и перекрытий.

— Оружейная комната занялась, — спокойно прокомментировал Лепис. — Боеприпасы рвутся.

— Жарковато становится что-то, — парень с оцарапанной щекой расстегнул ворот. — Не пора ли нам топать отсюда, братва?

— Уходим, — не отрывая взгляда от огня, кивнул Учитель. — Того и гляди потолок рухнет. Конец вороньему гнезду! Подвалам с железными скамьями, на которых кромсали батрацкое тело, хоромам, где блевали шампанским лейб-гвардейские шаркуны, мраморным венерам и картинкам в галерее графских предков… Полыхай, огонек, вей, ветерок… Пошли, друзья!

Но идти было некуда. Огонь из подвалов перекинулся на вестибюль, и мраморная лестница казалась налитой розоватым ликующим светом. Пришлось выскочить на балкон и спускаться по грохочущим водосточным трубам. Перед тем, как перемахнуть через витые перила, Учитель взглянул вниз, на туманную кочковатую равнину за белыми стенами замка. Повсюду молча стояли люди. С вилами и косами на плечах, неподвижно стояли они, запрокинув головы. Смотрели, как вырывается дымное ненасытное пламя из окон и бойниц, зарешеченных люков и чердачных лазов. Пожар уже переметнулся на крышу, и с раскаленного железа сорвались первые капли горящей краски. Крестьяне, ремесленники и батраки со всей округи сошлись на грандиозное представление. Исполнились сроки. Настал день гнева.