«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев

и шёл звон «во вся», он последним уходил из церкви, а во время разного рода «хождений» держался где-либо в стороне, медленнее «ковылял» за другими. Таким в моей памяти остался Семён Осипович.

В июле 1914 г. я со своей женой А. Ф. на положении новобрачных гостили у родителей моих в Тече. «Гощение» было омрачено началом войны. Мы были свидетелями мрачных проводов на войну запасных солдат. Кругом лились слёзы, слышались причитания жён, матерей при проводах их кормильцев.

В двадцатых числах августа подходил последний срок для нашей явки на работу. Предстояло ехать в Челябинск для дальнейшего следования по железной дороге к месту назначения. Никак не могли найти ямщика: была пора, когда лошади у всех были «забиты» на подъёме паров. Вспомнили о Семёне Осиповиче. Десять лет тому назад – осенью и в начале зимы 1904 г. – моего брата Ивана «забрели в солдаты». «Некрутам» до отправки «на службу» полагалось «гулять». И вот наша молодёжь – и «некруты», и их товарищи и друзья – «гуляли». По болезни в этом году я тоже «зимовал» в Тече. Решили мы – человек пять-шесть – «катнуть» в Нижну в гости к нашему «придворному» ямщику – Терентию Яковлевичу – и заказали тройку Семёну Осиповичу. Желание «некрутов» у нас, на деревне, считалось обязательным к исполнению для всякого человека – будь он родня или просто знакомый. И вот Семён Осипович «представил» тройку своих лихачей. Кони за зиму отдохнули и рвались к бегу. Едва мы успели повскакивать в кашеву, они рванули, понеслись вихрем, и колокольчик – «дар Валдая» «залился» чистым серебром. В то время на моде у нас была песня, незаслуженно забытая сейчас, по сохранившейся в редакции композитора Сенгалычева – аранжированная им:

Заложу я тройку борзых

Темнокарих лошадей

И помчусь я в ночь морозну

Прямо к Любушке своей.

Гей вы, друзи удалые,

Мчитесь сокола быстрей,

Не теряйте дни златые:

Их немного в жизни сей.

Ночь была темна – морозна,

Ямщик тройку осадил,

С поцелуем жарким, нежным

В сани деву посадил.

И, махнув кнутом по тройке,

Громко песню он запел:

Гей вы, друзи молодые,

Мчитесь сокола быстрей,

Не теряйте дни златые:

Их немного в жизни сей!

Мы ехали тоже зимой и поздно вечером – почти ночью, так что сама обстановка подталкивала петь эту песню, и мы пели. Семён Осипович, хотя уже в это время понемногу настраивался на «божественный лад», но, восприняв «малую толику» пива, тоже, хотя не пел, но поддерживал общее весёлое настроение.

И вот картина этой поездки воскресла в моей памяти и подтолкнула обратиться с предложением быть нашим ямщиком к Семёну Осиповичу. Он принял это предложение. Как на зло, началось ненастье, и выезд день ото дня откладывался. Но ненастье не прекращалось, откладывать поездку было больше нельзя, и мы отправились в путь под дождём. Кони – пара серых – у Семёна Осиповича в отличие от обычно бывших в это время у всех хозяев худых, с выступившими наружу рёбрами, оказались «в теле», бодро взялись тащить коробок, кроме пассажиров порядочно нагруженных разным багажом, но измотались, потому что хотя были и подкованы, но ноги у них скользили в сплошном месиве глины или растворившегося с водой чернозёма; выбоины на дороге мотали экипаж, а у лошадей сбивали хомуты и били ими по …

С трудом шагом мы добрались до деревни Пановой, которая была на половине нашего пути, и сделали в ней остановку. Дождь не прекращался, и мы в том же духе продолжали свой путь. К Челябинску мы подъезжали уже в начале ночи. Была темень, хоть глаз выколи. Последние пять вёрст до Челябинска предстояло проехать глухим лесом, который стеной стоял по обе стороны дороги. В этом лесу «пошаливали» грабители, а ещё в последней перед Челябинском деревеньке – «Кругленькие», расположенной на нашем пути, нам рассказывали, что в этом лесу был убит и ограблен накануне какой-то «ухарь-купец». Понятно, что мы настроены были далеко не спокойно. Что скрывать, и мысль о прошлом Семёна Осиповича, о том, что он тоже когда-то «пошаливал», нет-нет да и «гвоздила» в мозгу: «а что, если …» Ехали мы молча, боясь обнаружить своё нахождение в этом страшном месте. Дождь лил и лил, вода хлопала под колёсами, и слышно было, как лошади тяжело волочили свои ноги. В половине пути по лесу показался огонёк. Мы насторожились: не «они» ли – наши невидимые враги? Нет, оказались мирные люди. Огонёк тускло горел у них под шатром, а около телеги стояли кони, пережёвывая траву. Наконец, показались огни Челябинска, и мы вырвались из объятий этого леса. Вздохнули спокойно, и первым заговорил Семён Осипович. «Вы боялись или нет, когда мы ехали по лесу?» – обратился он к нам с вопросом. Никому не хочется, конечно, признаваться в своей трусости, и с нашей стороны последовал стереотипный на этот случай ответ: «Да, нет … ничего». «А я – сказал Семён Осипович – сидел на козлах, как на углях». Признание было многозначительным и красноречивым: Семён Осипович, очевидно, вспомнил о том, как он когда-то в такую же ночку тёмную и при такой же обстановке, в какой теперь сам был, «погуливал с кистенём», но тогда он направлялся за чужим добром – пограбить, а теперь его собственническое нутро дрожало от страха, что вот-вот у него его отнимут.

Подъезжая к Челябинску, мы проезжали по какому-то мостику, который пошатывался и в довершение всего откуда-то из темноты слышался жалобный писк выброшенных котят. Так завершилось наше мрачное путешествие. В полночь мы добрались до вокзала. Затащивши все вещи в вокзал, я вышел ещё попрощаться с Семёном Осиповичем. Со словами – «Ну, прощай, Василий Алексеевич» – он пожал мне руку, забрался в коробок и тронул лошадей. Я ещё несколько минут стоял и смотрел в след медленно уносящемуся в темноту с рассыпанными по ней огоньками коробку с седоком. На душе было грустно. Я больше не видал Семёна Осиповича: он вскоре скончался.

Три года тому назад я посетил Течу. Всё здесь изменилось: церковь разрушена, у ней остались только развалины некоторых стен. По какой-то случайности осталась ещё стена, на которой был изображён ад, но картина уже стёрлась. Козы – эти гимнасты в мире животных – ползали по руинам: перепрыгивали со стены на стену.

Кладбище было ликвидировано, лес вырублен, и по кладбищу была проложена новая дорога.

Избушка Семёна Осиповича сохранилась, но пристрой весь на половину был разрушен. Всё казалось миниатюрнее, чем раньше. Я находился под каким-то неотвязчивым ожиданием, что вот-вот из ворот избушки