Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

гражданской войне в России. Нольде сочинил собственную теорию происхождения нашей делегации и по всем парижским салонам разносил: «Какие умные люди Гронский и Михайловский — изобрели Америку для борьбы с большевиками», а в то же самое время Нольде был юрисконсультом белого министра иностранных дел Сазонова.

Когда я с жаром стал говорить о том, какое значение могла бы иметь наша делегация, если бы она действительно была послана вовремя, т.е. в сентябре 1919 г., Нольде только смеялся. «Говорите это вашим американцам или кому-нибудь другому, только не мне», — отвечал он. Наконец он сказал, что, кажется, Гронский и его компаньоны очень довольны остановкой делегации, по крайней мере никакого недовольства с их стороны не выказывалось. Я заметил, что с точки зрения психологической удивляться здесь нечему: раз люди вырвались из России, советской или белой — безразлично, то они вообще чувствуют себя как спасшиеся после потопа. Такое чувство, сказал я, было, насколько я мог заметить, и у всех остальных парижан, это ещё ничего не значит, но я не одобряю податливости Гронского, проявившейся в том, что он не противодействовал Сазонову в остановке делегации, тем более что она лишена всякого юридического основания: Сазонов не имеет права останавливать делегацию южнорусского главного командования, так как сам он не является главнокомандующим.

Нольде согласился с последним замечанием и, подобно Маклакову, сказал, что, прояви Гронский строптивость и не подчинись Сазонову, он уже давно был бы в Америке. Нольде сказал, что приезд делегации произвёл в Париже впечатление разорвавшейся бомбы. Все смотрели на Бахметьева как на Юпитера, распределяющего по своему усмотрению американские доллары, никому и в голову не могла прийти мысль, что его может кто-либо контролировать или заменить, а появление Гронского во главе делегации было понято как решительная попытка деникинского главного командования «свергнуть» Бахметьева. Касательно благожелательного отношения Сазонова к Бахметьеву Нольде заметил, что эта дружба покоится на материальных основаниях: содержание как самого Сазонова, так и всего подчинённого ему персонала оплачивается Бахметьевым. Понятно, что желания последнего являются для Сазонова законом. «Это очень печально, но это так. В этом отношении наш честнейший Сазонов попался на удочку Бахметьева». Нольде прибавил, что только он, Нольде, фон Замен и Бахметьев знают, сколько казённых денег имеется за границей.

На мой вопрос, как Нольде смотрит на расходование казённых денег и на бесконтрольность главного их источника — бахметьевских сумм, Нольде, улыбнувшись, заявил, что в нормальное время Бахметьев давно был бы под судом, а теперь никакого суда над ним быть не может, так как правительства, созданные гражданской войной, сами не признаны иностранцами, и потому Бахметьев юридически неуязвим, будучи назначен Временным правительством. Вообще наши послы после советской революции очутились в положении послов «Божьей милостью», никто не может их уволить, и никому они не подвластны до тех пор, пока не будет общепризнанного всероссийского правительства, а тогда вопрос о расходовании казённых сумм станет предметом сенатской ревизии.

Так осторожно и практично официальный юрисконсульт Сазонова относился к вопросу о казённых деньгах. «Не кажется ли вам, барон, — сказал я, — что Бахметьев и Сазонов действуют по большевистскому принципу — «грабь награбленное?»» Нольде рассмеялся своим легкомысленным смехом и, не ответив, перешёл к Маклакову.

Этот посол, по его мнению, был настоящим Гамлетом. Его нерешительность под стать его уму. Например, Нольде был свидетелем, как Маклаков собрал специальное совещание, чтобы уволить какого-то журналиста, состоявшего при посольстве в бюро печати. Маклаков необыкновенно точно отметил все плюсы и минусы данного лица, выслушал все мнения за и против и заявил, что откладывает решение вопроса ввиду его «неопределённости». Так это лицо и не было уволено, хотя одних доводов Маклакова в пользу его увольнения было более чем достаточно. Всё это совещание носило характер шекспировского монолога Гамлета. И так во всём. Маклаков весьма часто высказывает совершенно правильные суждения и в то же время действует как все. Если к этому прибавить отсутствие административных талантов и силу красноречия Маклакова, то получится полная картина его пребывания на посту посла в Париже.

Когда я спросил, каким влиянием пользуется Маклаков у французов, Нольде ответил: «Это величина бесконечно уменьшающаяся. В самом начале они к нему очень прислушивались, потом заметили противоречие в его разговорах: когда Маклаков говорил «от себя», он был пессимистом, но высказывал здравые суждения, когда же он приезжал и говорил от имени Колчака и Деникина, то он «лгал», и это лганье противоречило его прежним утверждениям». В общем, Маклаков сбил с толку французов своим красноречием, не имевшим твёрдой основной идеи и плана и полным поэтому самых вопиющих противоречий. Его частые вначале посещения и противоречивые заявления, вместо того чтобы ориентировать французов, в определённом смысле их дезориентировали, как сами они признавались Нольде.

Эти наблюдения Нольде вполне соответствовали и моему впечатлению от сегодняшней беседы с Маклаковым. Ко всему этому, конечно, надо прибавить и интриги против Маклакова со стороны Базили, но об отношениях Базили к Маклакову я Нольде не спрашивал, так как знал близость Нольде к Базили, с которым он был на ты. Отношения между Сазоновым и Маклаковым были самые враждебные, и никакого согласия между ними не было и не могло быть ввиду несходства взглядов. Разница была в том, что Маклаков как-никак общался с иностранцами, а Сазонов был от них совсем отрезан. Последнее обстоятельство имело, конечно, для белого движения громадное отрицательное значение, так как министр иностранных дел, не общающийся с иностранцами, для всякого правительства только «живой труп».

Про Маклакова Нольде говорил также, что он сильно скомпрометировал себя во французских кругах своими ночными похождениями и кутежами в самых неподобающих местах. За Маклаковым, как за каждым дипломатическим представителем, следили и знали о его времяпрепровождении в точности. Эти фривольности не одобрялись французами, ибо quod licet bovi, non licet Jovi[38].

Русский «политический свет» в Париже

Что касается Политического совещания, то Нольде вполне одобрял его состав — Сазонов, Извольский (затем Гирс), Маклаков, Чайковский и Савинков, находя, что эти пять лиц «прекрасно отражали соотношение русских общественных сил в русской колонии в Париже». Эти слова Нольде показали мне, до какой степени он «опарижанился» — неужели для такого органа, который посылал свои ноты Версальской конференции от имени хотя бы полумифической России, было важно, чтобы он соответствовал какому-то, быть может, для России совершенно нехарактерному соотношению русских общественных сил в Париже? Если бы речь шла о создании какого-то эмигрантского комитета для нужд местного русского населения в Париже, такой критерий был бы даже необходим, но в общегосударственном российском масштабе