Мария Арбатова - Мне 40 лет

Он ежедневно пробирался домой в отсутствие детей, поскольку долго не мог справиться с чувством вины перед ними. Мылся, чистился, переодевался. Я, как сердобольная мамка, кормила и жалела. Он замысловато описывал трудности новой жизни и ронял фразы о том, что ещё не принял решения по поводу дальнейшего, поскольку у дамы такая сложная ситуация, а я, во-первых, большая и сильная, а во-вторых, сама им всё это хождение по мукам устроила. Вещи он, естественно, не забирал. И интереса к тому, насколько мне тяжело и бытово, и финансово вытаскивать двух подростков, не проявлял.

То есть, как полстраны, мы играли любимый советский фильм «Осенний марафон». В котором возвышенный страдалец ходит от одной бабы-мамки к другой, да ещё так, чтоб всем его было жалко. Вся отечественная мораль так сильно построена на дефиците мужиков, отстрелянных и посаженных в прошлых поколениях, что любой представитель сильного пола, попав меж двух баб, надувается как мыльный пузырь и проживает свои звёздные часы, при полном одобрении общества и начисто забывая о собственных детях.

Я сама полжизни разрывалась меж двух мужиков, но, как всякая нормальная баба, о том, что у меня есть дети, а у них есть проблемы, забывала только на время полового акта.

Подруги говорили: «Вот, допрыгалась со своим феминизмом, мужик ушёл к дурочке, рядом с которой он себя чувствует графом Монте-Кристо!».

Они ещё не знали тогда, как будут завидовать мне через несколько лет, напоровшись на точно такие же процессы в собственных семьях, годами волоча на спине не адаптирующихся к новой реальности мужей. И не имея такого королевского повода выгнать.

У меня не было распространённых женских страхов, что вот мужа увели, а другого не найду. Я отлично понимала, что никто никого не увёл, что это стопроцентно удачно поставленный спектакль.

Пётр и Павел вели себя как взрослые тактичнейшие люди. Очень переживали, но за всё время, боясь ранить, не задали мне ни одного вопроса. Вытаскивали меня гулять к Новодевичьему монастырю и ходили со мной на светские мероприятия, хотя им не всегда это было интересно.

С учёбой детей начались проблемы. Конечно, благотворительность с отдыхом преподавательницы на нашей даче не прошла безнаказанно. Пиететная часть отношения Петра и Павла к педагогам была необратимо разрушена. Они вступили в самую горячую часть переходного возраста, и проблемы в семье сделали их достаточно неуправляемыми. Для педагогов с навыками это не было бы неожиданностью, но в лицее работали сексуально не обслуженные климактерические тётьки, внутренний потенциал которых был рассчитан на девочек с косичками, пишущих круглым почерком стихи в тетрадку.

Пётр и Павел не то чтобы хамили, а просто не позволяли хамить себе, что обычно расценивалось советской педагогикой как вызывающее поведение. Они хорошо учились, но много прогуливали. Писали замечательные литературоведческие работы, но имели собственное мнение. Курили, из чего я не делала трагедии — я ведь курила сама и считала аморальным, сидя на кухне с сигаретой, заставлять их прятаться по подъездам.

Ещё до разборки их резко потянуло в музыку. И, отказавшиеся в своё время учиться на военных дирижёров, они начали неистово осваивать инструменты. Павел всё лето терзал гитару и стал басистом школьного ансамбля, а Петр стучал на барабанах и просил денег на дорогую ударную установку. То есть в ту секунду, когда в доме смолкло Сашино пение, в нём начались репетиции лицейской рок-группы.

Дети отвязывались, неприятности копились. В июне весь класс поехал на практику в Ростов Великий на реставрационные работы. Там их компанию застукали за распитием бутылки вина. Казалось бы, делов-то, дети кончили девятый класс. Но вылилось в страшную драму: тётки собирали собрания, верещали, боролись за чистоту рядов. Особенно неистовствовала дама, которая круглосуточно цедила горилку на глазах моих сыновей в Пастырском.

Вопрос об исключении именно Петра и Павла выглядел совершенно нелогично — пили-то все мальчики. Когда меня вызвали на педсовет и объявили об аморальном поведении сыновей, я не стала дискутировать, угрожать и торговаться. За плечами была война в прошлой школе, я не могла подвергать сыновей новой обструкции профнепригодных дур. И я забрала документы детей.

Рухнула последняя зона семейной стабильности. Плюс к поискам себя в новой ситуации и к поискам заработков добавились поиски новой школы, которая бы отвечала нашим запросам. К счастью, на базе Дворца пионеров начали организовывать лингвистический лицей, и Петра и Павла пообещали взять туда при условии, что в сентябре они сдадут собеседование на английском.

Я осваивала перестроечную страну и незамужнюю жизнь одновременно. Крыша съезжала от количества внезапно разрешённого. Пошла полоса, в которой все проекты одобрялись и реализовывались. Никто не контролировал оценками и замечаниями.

Все вокруг бросились заниматься бизнесом, но, с одной стороны, деньги не заводили меня, с другой, я была чистоплюйкой и видела, что это связано с махинациями. Я понимала, что свобода — серьёзное испытание для советского человека, и старалась осторожно взбираться по её ступенькам; много народу возле меня неслись наверх сломя голову и с криком падали вниз, поскользнувшись, ломая руки, ноги и позвоночники.

Все истерически быстро становились православными или иудеями, дворянами или дианетиками, депутатами или бомжами, меняли сексуальную ориентацию, образ жизни и образ самих себя.

Глава 28

ОБЖИВАНИЕ СВОБОДЫ

Женщина кормит младенца грудью, рядом другой ребёнок сидит на горшке, в углу третий — обкурился травкой, на диване — пьяный муж, вокруг горы грязной посуды и грязной одежды. Свободной рукой набирает телефонный номер одинокой подружки. Та лежит в ванной, в руке — мобильный телефон, на лице — маска. Многодетная мать: «Как представлю, что ты там одна-одинешенька, сердце кровью обливается…» (Анекдот).

По природе отношения с мужчиной я симбиотик. То есть, вступая в отношения, как на самый долгий, так и на самый короткий срок, эмоционально включаюсь на партнёра по самую макушку. Другой вопрос, что у меня получалось делать это сразу с несколькими — таково свойство психики: есть люди, которым одного человека трудно любить, а есть люди в пространство любви которых вмещаются многие. Кроме того, я умела относиться к любви как к механизму восстановления энергии.

Но половые радости, которые прежде, как философский камень у алхимика, обращали жизнь в золото, отвернулись от меня. Мужчины перестали мне нравиться, я стала фригидна, как надувная кукла из магазина «Интим», и общение со мной могло снизить самооценку любому сексуальному гиганту. Головой я понимала, что это чувство вины за разрушенную семью, понимала, что нужно время, — и отвлекалась на всякую белиберду.