Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев

октября известно, что губернатор С.С. Татищев удовлетворил просьбу Толстого и освободил Г.А. Новичкова.

                              В.А. Хорькину. 1907 г.

                                             Сентября 26.

                                                           Я. П.

Виктор Антонович,

Я пишу в Саратов к моему хорошему знакомому гр. Дмитр(ию) Адамов(ичу) Олсуфьеву, прося его походатайствовать о вас у губернатора. Напишу и губернатору. Очень рад буду, если удастся содействовать вам в вашем тяжелом положении.

                              Лев Толстой

В ответном письме от 7 октября Олсуфьев уведомил Толстого, что губернатор отказался удовлетворить его просьбу о В.А. Хорькине.

                              Д. А. Олсуфьеву.

                               1907 г. Ноября 8.

                                                     Я.П.

Милый Дмитрий Адамович,

Хоть и боюсь надоесть вам и Столыпину своими обращениями, не могу не просить. Не помню, при вас или после вас арестовали прекрасного, самого мирного и близкого мне человека, некоего Гусева... Кто-то донес на него, что он ругает царя, у него сделали обыск и нашли мою брошюру «Единое на потребу» с написанными карандашом на полях грубо осудительными словами об Александре III и Николае II. Когда его еще содержали при становой квартире (у Звегинцевой), я ездил к нему и спрашивал станового, за что его взяли. Становой сказал мне: он ругал царя. Я сказал ему, что это для Гусева, которого) я знаю, так же невозможно, как то, чтобы г-жа Звегинцева ругалась матерными словами, но становой настаивал и, наконец, чтобы убедить меня, принес мне эту мою несчастную брошюру с вписанными на ней словами о царях. Я совсем забыл, что это мои слова, и, придя к Гусеву, с удивлением стал спрашивать его: зачем он вписал эти слова.

— Да это ваши слова, — сказал он мне. — Я только в петербургское издание вписал из лондонского издания то, что было пропущено.

В этом, то есть в моем преступлении, главный пункт обвинения Гусева, и за это его держат теперь скоро месяц в тюрьме, этого милого юношу, а не меня, к(оторый) один виновник. Я третьего дня был у него, и видеть этого милого, кроткого, доброго, чуткого молодого человека в ужасном Крапивенском мертвом доме, среди воров и убийц — и за мою вину, мне было ужасно тяжело. Событие это и посещение мое Гусева вызвало во мне целый ряд очень волнующих меня и кажущихся мне очень важными мыслей, к(отор)ые, если бог велит, собираюсь высказать. Покамест же очень, очень прошу вас попросить Столыпина велеть прекратить это дело и выпустить его.

                               Любящий вас Лев Толстой

В ответном письме от 19 ноября Д.А. Олсуфьев сообщил: «Узнав из донесения губернатора, что дело Гусева связано в известном Вам отношении с Вашим именем, Столыпин тогда же написал губернатору, чтобы дело это «затушить»».

                                 Д. А. Олсуфьеву.

                         1907 г. 21 Декабря 21.

                                                      Я. П.

Милый Дмитрий Адамович, На днях писал вам с робостью — мне совестно было надоедать, вам просьбами, а сегодня пишу о просьбой, и мне не только не совестно, но думается, что вы мне должны быть благодарны за то, что даю вам случай сделать то, что радует больше всего всякое человеческое, а тем более должно радовать ваше доброе сердце. Прилагаю письмо [о Ветвинове. — Л.С.]. Вы сами увидите, почувствуете и сделаете. Со всегдашней любовью жму вам руку.

                                           Лев Толстой

*

                           Д.А. Олсуфьеву.

                      1907 г. Декабря 31.

                                                Я. П.

Спасибо вам, милый Дмитрий Адамович, за ваше полученное нынче письмо и за bonne volonte [фр.: добрая воля], с к(отор)ой вы исполняете мои поручения у Столыпина. Нынче получил от одного знакомого мне только по письмам, но с самой лучшей стороны, из Новгорода, некоего Молочникова, копию с его письма к П. А. Столыпину. Письмо очень хорошее и к(отор)ое очень тронуло меня. Мне всей душой стало жалко Столыпина за ту, наверное, мучительную для него деятельность, в к(отор)ую он, как это всегда бывает, незаметно был втянут. Помоги ему бог для себя, для своей души освободиться от нее. Жалко, что вы не вздумали приехать к нам. У нас теперь Сережа с Машей. Я очень радостно занят своей работой, к(отор)ая, вероятно, появится уже без меня. Езжу верхом, здоров, и чем дальше живу и ближе к смерти, тем мне лучше. Желаю вам того же.

                              Любящий вас Лев Толстой

В столице

В 1906–1917 годах граф является членом Государственного совета по выборам от Саратовского земства. Олсуфьев также входил в «Совет объединенного дворянства» — организацию помещиков, которая оформилась в мае 1906 года и просуществовала до 1917...

На первом съезде уполномоченных дворянских обществ Олсуфьев докладывал: «Лучше всего сразу, не унижаясь до принудительного отчуждения, заранее удовлетворить требования крестьян. <…> Мы должны добродетельно идти навстречу к продаже крестьянам земли, сохраняя и за собой часть. <…> Компромисс необходим».

Однако эти здравые рассуждения не встретили сочувствия у большинства присутствующих: большинство уполномоченных было настроено решительно против общины.

Незадолго до этого события, 26 апреля 1906 года, давний и добрый друг Олсуфьева Петр Аркадьевич Столыпин был назначен министром внутренних дел. 8 июля 1906 года после роспуска I Государственной думы Столыпин стал главой Совета министров России, сохранив пост министра внутренних дел. Реформы, которые Столыпин начал проводить еще в саратовском крае, приобрели общенациональный масштаб.

Позиция крайне правых по отношению к столыпинской реформе не была однозначной, что показали дебаты в Третьей думе. «Объединенное дворянство», несмотря на определенные разногласия со Столыпиным, поддержало разрушение общины, и дебаты были перенесены в Государственный Совет, где от имени правых выступил граф Олсуфьев. Он считал, что аграрная реформа вызвана исключительно теоретическими соображениями:

Несомненно, этот новый принцип проводится во имя доктрины, что будто бы личная собственность все спасет, что нужно создать в противовес нашему невежественному, темному, анархическому часто крестьянину-общиннику — сытого консервативного просвещенного буржуа. Вот этот буржуа и должен спасти Россию. Существование общинного крестьянства противоположно идеям буржуазного либерализма. Но либеральная точка зрения противоречит правосознанию не только крестьянства, но и всего русского народа, поскольку делает ставку на сильного за счет заботы о слабом. Я считаю этот принцип глубоко антинациональным, народ русский до сих пор свято верует в Высшую Верховную Власть как защитницу слабых, и если он убедится, что это не так, то в сердцах многих миллионов простых людей настанет горькое разочарование{93}.

Впрочем,