Агния Барто - Борис Иванович Соловьев

Но в той же почте оказались письма, которые говорили о нравственном невежестве и душевной глухоте их авторов. «Я могу еще и похуже о нем сказать, только пишите мне на домашний адрес»,— простодушно признавался маленький доносчик, не подозревая, в каком ужасном виде выставляет себя перед всем миром. «Пусть им будет позор, мы будем рады»,— откровенничал автор другого письма, поскольку искренне не понимал, что радоваться позору товарища, пусть и нелюбимого или ошибающегося,— позорно. Одна девочка написала: «Я звеньевая, но спросите хоть кого из девочек, я держусь с ними наравне». Она, наверное, думала, что, говоря так, рисует себя с хорошей стороны: вот, мол, какая я демократичная. И не ведала, что саморазоблачается, поскольку в рациональном, «головном» ее «демократизме» уже заключено глупейшее самомнение и барское самодовольство начинающего чиновника.

Были в «Почте Агнии Барто» и письма, исполненные недетского недоумения, вероятно, по поводу как раз тех из однокашников, кто впитал обывательскую мораль, что называется, с молоком матери и сам не отдает отчета в том, какой нелепой белой вороной выглядит на фоне подлинно социалистических отношений и принципов. «Он зря дружить не будет, только с теми, кто имеет в классе власть»,— было сказано в одном письме. В другом: «Она сказала, что будет дружить только с тем, у кого есть что-то замшевое. А у меня такого нет. И наша дружба порвалась». Жалеть надо, конечно, не тех детей, которые не были удостоены этой «дружбы»,— с ними как раз все в нравственном смысле обстоит благополучно и, как говорится, убереги их бог и в дальнейшем от таких «друзей». Жалеть надо прежде всего тех, кто с младых ногтей убежден в своей элитарности или исповедует мещанское потребительство. Их надо жалеть, потому что они — еще дети и, как справедливо полагает Агния Барто, являются порождением «замшевых» мам и «замшевых» пап. «...Ведь и для «акселерированного» ребенка,— замечает писательница,— взрослый остается авторитетом как в хорошем, так, к сожалению, и в плохом».

Письма волновали, вызывали на раздумья и спор, требовали ответа. И Барто пришла к выводу, что лучшим ответом могли бы стать новые сатирические стихи. «Подростки часто охладевают к поэзии, чтобы либо вернуться к ней в юности, либо совсем не вернуться,— говорит она в «Записках детского поэта». Но сатиру и они продолжают любить, потому что в ней мысль дается остро, весело, без назидательного нажима. Семь моих сатирических стихотворений — ответ на пионерские письма — были напечатаны в «Пионерской правде». Газета вывешивается во всех школах, и на разворот со стихами вскоре стали приходить новые письма. И вновь я смогла убедиться в действенности сатирического жанра».

Стихотворения, о которых говорит Агния Львовна, сюжетно опираются на конкретные сообщенные в письмах факты, но при этом художественно обобщают определенные жизненные явления. Так, одна из девочек писала в «Пионерскую правду»: «Лида мной возмущена, потому что я в кино села не рядом с ней. По-моему, это смешно. Посоветуйте, что делать...» Соглашаясь с юной корреспонденткой, что подобный «деспотизм» не имеет ничего общего с настоящей дружбой, Агния Барто ответила ей (а заодно и всем другим ребятам) стихотворением, которое так и называется «Лида мной возмущена». Строчка из письма стала не только названием, но и строкой стихотворения:

Из-за дружбы вышло дело, Лида мной возмущена: Как ты смела? Как ты смела! Ты с другой подружкой села,— Целый день твердит она.

Сатирический и комический эффект возникает вследствие явного несоответствия Лидиной реакции и повода для нее: «Я с другой подружкой села, вот и вся моя вина». Как же быть в этом случае? Что посоветовать возмущенной Лиде, чтобы избежать в будущем подобных «драм»? Разумеется, совет должен быть столь же нелепым, как и повод для ссоры. Но не всякая нелепость годится. Совет должен быть не просто нелепым, но и логичным, он должен логически продолжать алогизм Лидиного поведения, выявляя, подчеркивая и тем самым осмеивая эгоистические замашки этой девочки. И Барто находит такие слова, тем более убедительные, что сказаны они от имени героини, детским, девичьим голосом:

Завтра в класс Приду с обновкой — С длинной, скрученной Веревкой. И скажу я: — Не тужи, Ты свяжи меня потуже И одна со мной дружи.

Особенность этого стихотворения еще и в том, что, будучи обращено к читателям пионерского возраста, оно говорит о вещах «общедетских», построено на конфликте, который мог возникнуть в любом детском коллективе, а строй стиха, его внешняя простота, прямота юмористического хода делают его доступным и для самых маленьких.

Среди писем была также исповедь девочки, которая рассказала, как играла с подружками в снежки. У нее не было варежек, руки зябли, а бросать увлекательную игру не хотелось. У одной из девочек было две пары рукавичек, но она не пожелала ими поделиться. И тогда другая девочка сняла с руки варежку и протянула той, у которой варежек не было: «Возьми, мне и одной хватит».

Мелочь? Но в жизни ребенка мелочей не бывает. Маленький человек в игре соприкоснулся с жадностью, эгоизмом и — с добротой, желанием прийти на помощь. Такие уроки оставляют долгий след в душе. Поэт увидела в письме читательницы большую тему. И родилось еще одно отличное стихотворение — «Рукавички я забыла».

В нем и непосредственность русской удалой игры («Ой, что было! Ой, что было! Сколько было хохота!»), и ледяной прагматизм маленькой жадины с ее неотразимой логикой относительно запасных рукавичек («Берегу их три недели, чтоб другие их надели?!»). Здесь и естественное проявление нормальной детской доброжелательности («Вдруг девчонка, лет восьми, говорит:— Возьми, возьми.— И снимает варежку с вышивкой по краешку.— Буду левой бить пока!— мне кричит издалека»). И наконец, столь же естественный оптимистический вывод героини-рассказчицы («Хорошо, когда теплом кто-нибудь поделится»).

В стихотворении о забытых рукавичках, как, впрочем, и во многих других, Агния Барто смело сочетает два жанра — лирику и сатиру.