Неизвестный Бунин - Юрий Владимирович Мальцев

Врангель, «захватив Крым, то есть одну крохотную частичку России, лишил всю Россию всего, всего, кроме советских поэтов, спичек и хризантем!» Познавший после «ужасов капитализма» ужасы коммунизма, Бунин замечает Уэллсу: «И я когда-то грозил "господам из С.-Франциско", и не понимал, что на этой бедной земле все-таки всё познается, увы, по сравнению».

«"Наша блокада отрезала Павлова от культурного мира". Увы, опять и опять немного не так, г. Уэллс, – Павлов не раз, но совершенно тщетно, молил выпустить его из ада, столь мило изображенного вами».

Со всё возрастающим волнением Бунин, уже вовсе отбросив иронию, прямо и в полный голос обращается к Уэллсу. Я представил себе то, о чем вы пишете, говорит он, представил себе ярко несчастную Россию, «и у меня застилаются глаза такими едкими слезами горя, каких не дай вам Бог испытать никогда!.. Не мудрить мне хочется, не спорить с подобными вам, а только кричать, плакать от этой боли и от жажды нестерпимой мести!» И, оборвав вдруг этот бурный поток горячих слов четкой паузой, он с достоинством и сдержанностью, за которой чувствуется дрожь голоса, заканчивает: «Любезный собрат, мы не забудем вашего заявления, что мы достойны только тех висельников, у коих вы гостили 15 дней, и что наши Врангели – "разбойники"».

Столь же интересен и второй документ, о котором я упомянул, – обращение «К писателям мира». Тут следует заметить, что Бунин был не просто публицистом, излагающим свой

личный взгляд на актуальные вопросы, он чувствовал себя голосом уничтожаемой и почти уничтоженной русской интеллигенции, русской культуры, и, в соответствии с традициями великой русской литературы, он считал, что должен выполнять миссию перед собственным народом и перед русской историей. Это придает его статьям иногда некую, я бы сказал, наивную величавость и старомодную велеречивость (что можно было уже заметить и в цитировавшихся отрывках – «юдоль», «зубовный скрежет», «погост», «ногайский плен»). И это несение миссии не было его личной претензией – большая часть ушедшей в эмиграцию русской интеллигенции видела в нем авторитетного и выдающегося представителя России, выразителя ее совести. К нему обращались с просьбами о заступничестве, с посланиями, когда хотели, чтобы голос русских был услышан в мире, и он охотно и даже со рвением брал на себя эту роль, которая, увы, часто оказывалась ролью Дон-Кихота: больно видеть, как мало внимания обращала западная общественность на этот голос.

Именно Бунину было передано полученное из России коллективное письмо русских матерей, и он от своего имени опубликовал его в газете «Огни» (август 1921), прибавив, что ничего более потрясающего не читал в своей жизни (текст этого письма теперь перепечатан в книге «Устами Буниных». Т. 2. С. 57_58)

Обращение писателей, о котором идет речь, тоже тайно переслано из России. Это, быть может, первый коллективный протест русских писателей против советского режима (если не считать коллективного осуждения Серафимовича за сотрудничество с большевиками на одном из последних заседаний «Среды» и изгнания его из этого сообщества писателей – декабрь 1917). Опубликовано обращение писателей Буниным (Возрождение. 1927. 17 июля), разумеется, без подписей. Не знаю, были ли подписи под текстом, подлинник обращения, к сожалению, не сохранился. Мне не удалось выяснить, кто же были авторы обращения: тех, кто знал историю этого документа, уже нет в живых.

Начинает свою публикацию Бунин такими словами: «Группа русских писателей прислала в Париж из России – "с великим риском, с риском для жизни", по ее собственному выражению, – свой крик о спасении, обращенный "к писателям мира"». Далее Бунин передает сам текст: «Почему вы, прозорливцы, проникающие в глубины души человеческой, в душу эпох и народов, вы, ухо, глаз и совесть мира, почему вы проходите мимо нас, обреченных грызть цепи нашей тюрьмы? Почему вы, воспитанные на творениях также и наших гениев слова, молчите, когда идет удушение нашей литературы в ее зрелых плодах и ее зародышах? Послушайте нас, откликнитесь! Нам нужна только ваша моральная поддержка, ваше моральное осуждение жесточайшей из деспотий, которой является коммунистическая власть в России. Ваш голос нужен не только нам и России. Подумайте и о самих себе: с дьявольской энергией, во всей своей величине видимой только нам, ваши народы толкаются на тот же путь ужасов и крови, на который десять лет тому назад был столкнут наш народ. Мы лично гибнем. Многие из нас уже не в состоянии передать пережитый нами страшный опыт потомкам. Познайте его, изучите, вы, свободные! Сделайте это – нам легче будет умирать. Из нашей могилы заклинаем вас: вслушайтесь, вчитайтесь, вдумайтесь в наше слово!»

«К писателям всего мира обращаюсь и я, – прибавляет Бунин, – да, вслушайтесь, вдумайтесь, отзовитесь на этот потрясающий вопль! Семь лет, прожитых мною в Европе, целых семь лет с несказанным изумлением и ужасом восклицаю я внутренне: да где же вы, "совесть мира, прозорливцы", что же молчите вы, глядя на то, что творится рядом с вами в цивилизованной Европе, в христианском мире? <…> У меня горит лицо от стыда за себя, за свою новую, может быть, напрасную попытку, – и все-таки я снова и снова говорю: – отзовитесь!»

Разумеется, и на этот раз западная интеллигенция, не желавшая слушать то, что разрушало ее представления о Советском Союзе, осталась равнодушной к призыву. Четыре месяца спустя, давая вместе с И. Шмелевым интервью газете «Авенир» (З ноября 1927), Бунин снова пересказывает это обращение русских писателей и на вопрос корреспондента, что бы он хотел еще сказать, печально добавляет (даю в переводе с французского): «Что я могу еще прибавить к этому обращению к писателям мира? После столь долгого молчания, которое было их ответом на этот призыв, я потерял всякую надежду на их вмешательство. Они умеют протестовать или поддерживать протесты только в редких случаях, например, когда казнят в Америке двух убийц…».

Этот мотив бесплодности обращений к западной общественности и необходимости повторять бесплодные попытки проходит через многие выступления Бунина. Так же, как и мотив невосприимчивости к страданиям, когда размеры их и характер переходят некие человеческие границы (это очень хорошо поняли Сталин и Гитлер: убить десять человек гораздо страшнее, чем убить десять миллионов). Рассказывая о новых расстрелах в России в одной из своих статей, Бунин восклицает: «Разум человеческий просто тупеет от этих цифр. Но всё равно, всё равно – об этом надо писать без конца, без конца!» (Общее дело. 1920. 5 декабря).

В публицистике с большей определенностью и ясностью, нежели в художественной прозе, Бунин выражает свои философские, исторические, социальные и политические воззрения. Выражает, впрочем, не стройными рассуждениями или формулировками – он