Геннадий Прашкевич - Брэдбери

«Ход моей работы над повестями “Вино из одуванчиков” и “Лето, прощай”, — рассказал Рей Брэдбери в коротком послесловии к повести «Лето, прощай» («Как важно удивляться». — Г. П.), — можно описать при помощи такого сравнения.

Я иду на кухню, задумав поджарить яичницу, и вдруг принимаюсь готовить праздничный обед. Начинаю с самого простого, но почти сразу появляются, возникают какие-то новые и новые словесные ассоциации, которые ведут меня все дальше и дальше от задуманного, и в конце концов мною овладевает неутолимое желание узнать, а какие еще неожиданности могут произойти за следующим поворотом, в ближайший час, на другой день, через неделю…

Замысел повести “Лето, прощай” возник у меня лет 55 тому назад, когда я был совсем зелен и не обладал должной начитанностью (какая необычная подмена житейского опыта. — Г. П.), чтобы создать хоть сколько-нибудь значимое произведение. Материал копился годами, но потом захватил меня и уже не переставал удивлять; вот тогда-то я и сел за машинку, чтобы написать рассказы, которые впоследствии составили нечто целое…

Основным местом действия в повести опять служит овраг — он проходит сквозь всю мою жизнь. Наш дом в Уокигане стоял на маленькой улочке. Как раз к востоку от нашего дома и был этот овраг — он тянулся к северу и к югу, а потом описывал большую петлю и сворачивал к западу. Получалось, что я обитал почти на острове, откуда в любой момент можно было нырнуть навстречу приключениям. В овраге можно было вообразить себя хоть в далекой Африке, хоть на Марсе. Через эти воображаемые Африку и Марс я каждый день бегал в школу, а зимней порой гонял на лыжах и катался на санках; вполне естественно, что впоследствии именно овраг стал центром повести, а вокруг него расположились все мои друзья, а рядом с ними еще и старики — удивительные живые хронометры…

Меня всегда тянуло к старым людям. Они входили в мою жизнь и шли, шли дальше, а я увязывался за ними, засыпал всякими вопросами и набирался ума, как явствует из повести “Лето, прощай”, ведь и в ней главными героями выступают именно дети и старики — своеобразные машины времени.

Зачастую самые прочные дружеские отношения складывались у меня с людьми, которым было уже за 80, а то и за 90; при каждом удобном случае я донимал их расспросами обо всем на свете, а сам слушал и мотал на ус. В некотором смысле повесть “Лето, прощай” о том, как много можно узнать от самых обыкновенных стариков, если набраться смелости и задать им кое-какие вопросы, а затем, не перебивая, выслушать, что они скажут. Так что ход событий в повести определялся вовсе не мною. Вместо того чтобы уверенно управлять своими персонажами, я предоставлял им полное право жить своей собственной жизнью и без помех выражать свое мнение.

А я только слушал и записывал.

Полвека назад я принес в издательство свою рукопись “Вино из одуванчиков” и услышал: “О, нет, нет! Такой большой объем нам не подойдет! Давайте выпустим первые 90 тысяч слов отдельным изданием, а что от этого останется, отложим до лучших времен — пусть зреет для будущей публикации”.

Первый, весьма сырой вариант повести тогда назывался у меня “Памятные синие холмы”, а исходным заглавием части, которая впоследствии превратилась в “Вино из одуванчиков”, — “Летнее утро, летний вечер”. Долгие годы вторая часть “Вина из одуванчиков” дозревала до такого состояния, когда, с моей точки зрения, ее уже не стыдно стало явить миру. Все эти долгие годы я терпеливо ждал, чтобы главы повести обросли новыми мыслями и образами, придающими живость всему тексту…

Для меня главное — не переставать удивляться.

Перед отходом ко сну я непременно даю себе наказ прямо с утра пораньше обязательно обнаружить что-нибудь удивительное. В том-то и заключалась одна из самых захватывающих особенностей становления этой моей повести: мои собственные наказы перед сном и удивительные открытия, сродни озарениям, поутру.

Конечно, на повествование заметный отпечаток наложило влияние деда и бабушки, а также тети Невы. Дед мой всегда отличался мудростью и бесконечным терпением; он умел не просто объяснить, но и показать, а бабушка была вообще — настоящее чудо; она своим врожденным умом прекрасно понимала внутренний мир мальчишек. Ну а тетя Нева приохотила меня к тем метафорам, которые позже вошли в мою плоть и кровь. Заботами тети Невы я воспитывался на самых лучших сказках, стихах, фильмах и спектаклях, с горячностью ловил всё происходящее и с увлечением записывал. Даже теперь, много лет спустя, меня не покидает такое чувство, будто тетя Нева опять заглядывает в мою рукопись и сияет от гордости…»

И все-таки повесть «Лето, прощай» — это именно прощание.

Вот налетает северный ветер, гремит гром. Заняв позицию в овраге вдоль ручья, мальчишки дружно и весело справляют малую нужду под холодными лучами осеннего солнца. Каждому хочется запечатлеть свое имя на песке. Тут и Чарли… Тут и Уилл… А с ними Бо, Пит, Сэм, Генри, Ральф, Том… Дуглас поначалу ограничился всего лишь инициалами, украсив их парой легких завитушек, но потом поднатужился и все-таки добавил слово — война…

«Том прищурился:

— Чего это?

— Война, как видишь.

— А с кем?

Дуглас Сполдинг быстро пробежал глазами по зеленым склонам необъятного секретного оврага. И тут в окнах четырех обветшалых, давно не крашенных особняков заводными игрушками возникли четыре старика, будто слепленные из плесени и пожелтевшей сухой лозы; они, как мумии из гробов, таращились сверху вниз на мальчишек.

— Вот с ними, — прошипел Дуг. — Они наши враги!»

И вот странно. В послесловии к повести Рей Брэдбери утверждал, что его всегда, всю жизнь тянуло к старым людям, что именно у стариков он набирался ума, а война в повести объявляется именно старикам. Именно им, «будто слепленным из плесени и пожелтевшей сухой лозы». Именно им, которые «как мумии из гробов» таращатся сверху вниз — из окон своих домов…

Или это уходящее, смотрит на шумную молодую поросль?

Старый человек писатель Рей Брэдбери пишет книгу о детстве.

Он опять и опять пытается понять, как управиться нам с этим вечным течением времени. И совсем не случайно уводит мальчиков на старое кладбище.

«Недолго думая Дуг и тут, на кладбище, принялся выводить мелом на могильных плитах: Чарли… Том… Пит… Бо… Уилл… Сэм… Генри… Ральф… А потом отошел в сторонку, чтобы каждый мог найти себя на мраморной поверхности, в осыпающейся меловой пыли, под ветвями, сквозь которые летело время…

— Нет, ни за что не умру! — заплакал Уилл. — Я буду драться.

— Скелеты не дерутся, — беспощадно возразил Дуглас. И глядя, как, заливаясь слезами, Уилл стирает мел с мрамора, добавил: — Учтите, в школе нам обязательно будут твердить: вот здесь у вас сердце, и с ним всегда может случиться ужасный инфаркт! Будут трендеть про всякие вирусы, которые нам даже увидеть нельзя! Будут командовать: прыгни с крыши, или зарежь человека, или просто ложись и умирай…