Николай Черкашин - Я - подводная лодка !

За прокладочным столом сегодня младший штурман лейтенант Васильчиков. Широкий, круглолицый, с яркими губами. Смотришь на него, и почему-то сразу представляешь его мать; дородную, добрую, чадолюбивую. Мне всегда становится неловко, когда с губ Васильчикова срывается порой крепкое словцо. Как будто его мать где-то рядом и краем уха все слышит. Ругаться ему органически не идет: он добродушен и начитан. Единственный офицер в кают-компании, у кого ни с кем никаких конфликтов. Тип универсальной психологической совместимости.

"Тип" только что бросался ластиком, привязанным к леске, в лопасти вентилятора - здорово отскакивает! Вахта выпала скучная - карта пустая, ни островов, ни банок, серая цифирь глубинных отметок. До точки поворота ещё ой как не скоро...

Заметив меня, Васильчиков смущается и поспешно разворачивает свиток ватмана.

- Вот, Николай Андреевич, все готово!

На листе каллиграфически вычерчена схема нашего возвращения домой вокруг Европы. Схему повесим на самом бойком месте - в коридоре четвертого отсека, - и штурман ежедневно будет отмечать на ней положение корабля. Хоть видно будет, куда нас занесли подводные черти.

Я беру в руки изящную коробочку из лакированного дерева - футляр из-под давно утопленных палубных часов. Шкатулочка обшита изнутри зеленым бархатом и снабжена медными крючочками - идеальное вместилище для моего бурханчика. Васильчиков хранит в ней предохранители, и давний наш торг три пачки дефицитнейшей в море цветной фотопленки - никак не состоится. Я выразительно вздыхаю, и Васильчиков не менее выразительно поднимает брови: дело хозяйское...

- Две, - предлагаю я.

- Побойтесь бога, Николай Андреевич! Ручная работа.

Работа-то ручная... Но вещь остается вещью; фотопленка - продолжение памяти. А в памяти хочется удержать так много...

Следующий отсек - жилой, мичманский. Устроен он почти так же, как и второй, - те же аккумуляторные ямы под настилом, тот же коридор купированного вагона. Тут расположены рубка радистов, каюты механика и помощника, сухая провизионка, мичманская кают-компания, она же восьмиместный кубрик...

По сравнению с первым отсеком, где в тропиках самый благодатный прохладный климат, атмосфера здесь пахучая и жаркая даже в Арктике. Причиной тому - электрокамбуз, приткнувшийся к кормовой переборке. Напротив, чуть в стороне от двери, разверзся в полу люк мрачно знаменитой среди молодых матросов боцманской выгородки. Сюда спускаются провинившиеся, чтобы вершить на дне её тесного трюма сизифов труд по наведению чистоты и сухости.

В дверях камбуза замечаю старпома - Жору Симбирцева. Что-то жует.

- Не спится, Андреич?

- Бессонница.

- Это от голода, - авторитетно заявляет старпом. - Море любит сильных, а сильные любят поесть.

Если это так, то море непременно любит Симбирцева - волжанина с бурлацким разворотом плеч: еле в люк пролезает.

Камбуз - сплошной перегонный куб: пары из лагунов (кастрюль) конденсируются на холодном подволоке, и крупный дождь срывается сверху. Догадливые коки сделали себе навес из распоротого полиэтиленового мешка. Кок-инструктор мичман Маврикин печет оладьи. Наверху шторм, глубина небольшая - качает. Масло стекает то туда, то сюда и все время подгорает. Оладьи наезжают одна на другую - спекаются в пласт. Маврикин кромсает его ножом.

- Ну так что, Маврикивна, - продолжает старпом прерванный разговор, загубил пролетарское дело на корню. В "провизионке" зверинец развел.

Вчера в трюме центрального поста под дверью рефкамеры старшина 2-й статьи Пяткин поймал мышь.

- Дак один только мышь, товарищ капитан-лейтенант. Дуриком завелся. Ни одного больше не будет.

Фигура Маврикина невольно вызывает улыбку; в кителе до колен и с длинными, как у скоморохов, рукавами, он ходит несуразно большими и потому приседающими шагами. По натуре из тех, кто не обидит и мухи, - незлобив, честен.

Маврикин - мужичок из-под Ярославля - пошел на сверхсрочную - в мичманы, дабы скопить деньги на хозяйство. По простоте душевной он и не скрывает этого: в деревне осталась жена с двумя девочонками. Знала бы она, на что подбила своего тишайшего мужа! Да и он уже понял, подводная лодка не самый легкий путь для повышения личного благосостояния. "Деньги зря нигде не платят", - делился Маврикин со мной своим открытием уже на вторые сутки похода.

Под водой он впервые, и его немало беспокоит морская толща, подпираемая полукруглым подволоком камбуза. "Как бы не потопнуть нам, чистосердечно поведал он о своих опасениях. - Уж больно железа кругом много".

- Мышь, говоришь, одна? - усмехается Симбирцев. - Смотри. Попадется зверь, ящик коньяка поставишь.

Маврикин радостно улыбается:

- О, дак за ящик нарочно подпустить можно!

- Фу, как плохо ты думаешь о своем старпоме!

Симбирцев оставляет камбуз с напускной обидой. Дело сделано: "психологическое напряжение" снято. Маврикину не так тягостно. Мышь под водой живет, а уж он, Маврикин, и подавно выживет.

Там, где побывал старпом, - делать нечего; порядок наведен, люди взбодрены. Иду в корму по инерции...

Получить представление о здешнем интерьере можно, лишь вообразив такую картину: в небольшом гроте под сенью нависших зарослей вытянулись рядком длинные плиты - что-то вроде мегалитической кладки. Так вот: "заросли" - трубопроводы и магистрали. "Плиты" - верхние крышки дизелей. В надводных переходах на них обычно отогреваются вымокшие на мостике вахтенные офицеры сигнальщики.

Над средним дизелем подвешен чайник, и отсек стал похож на цыганскую кибитку.

Вахтенный отсека - старший матрос Еремеев. С мотористами вообще трудно найти общий язык, а с Еремеевым отношения и вовсе не сложились. У Еремеева открытое, располагающее лицо рабочего паренька. Наряди такого в косоворотку, сбей ему картуз набекрень - любой режиссер охотно пригласит его на роль питерского мастерового. При своем обаянии он из тех людей, которые четко знают свои права и чужие обязанности. Механик на него не надышится - Еремеев лучший моторист на подводной лодке, "золотые руки", умеет много больше того, что требуется от матроса срочной службы. Еремеев давно набил себе цену и ведет себя с тем вызовом, с каким водопроводчик торгуется с хозяином квартиры, где то и дело подтекают краны, барахлит унитаз. И все же есть в нем что-то подкупающее, особенно когда смотришь, как лихо и уверенно управляется он со своими вентилями, кнопками, рычагами на запуске дизеля. К тому же держится Еремеев даже в самых невыгодных для себя ситуациях с таким достоинством и степенством, что ни один мичман, ни один офицер, по-моему, ни разу не повысил на него голос.

...Беседовал с молодым мотористом Федишиным. Кто такие христиане, он ещё знает. Сам крещеный. А вот мусульмане - "это вроде китайцы"...