Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский

Консул выходил к каждой из сменявшихся в помещении групп и давал деловые указания и пояснения, касающиеся процедуры восстановления. Процедура эта была самой простой из всех, которые когда-либо приходилось проделывать эмигранту.

Через какие-нибудь полчаса бывшие эмигранты выходили из консульства советскими гражданами, имея в кармане эту заветную маленькую «книжицу», глядя на которую Маяковский воскликнул:

Читайте!

Завидуйте!

Я – гражданин Советского Союза!

Стихи эти знакомы каждому советскому читателю, но не каждый сможет понять, какие чувства испытывал русский эмигрант, сбросивший с себя после долгих лет ожидания кличку «апатрида» и refugie russe (русского беженца), ставший в официальном порядке полноправным советским гражданином. Жизненный вихрь и собственные ошибки швыряли его из стороны в сторону на протяжении долгих лет, заносили то во Францию, то в Парагвай, то в Турцию, то в Тунис, Шанхай, Индию, Персию, на остров Яву, на все континенты земного шара и в гущу всех народов, населяющих оба полушария.

Позади – скитания, унижения, оскорбления, бесправие, безработица, нищета, одиночество, тоска.

Впереди – объятия всепрощающей матери-родины. Сейчас – гордое сознание того, что гражданское и человеческое достоинство бывшего эмигранта отныне прочно защищены маленькой «книжицей» с печатью самого мощного в мире государства, перед которым почтительно снимают шапки и Европа, и Америка.

Это было чувство какого-то радостного опьянения.

Все разговоры, письма, телеграммы, телефонные звонки «русского Парижа» были полны ликованием и поздравлениями. В затхлую атмосферу впервые за четверть века влилась струя свежего воздуха, пришедшая с родной земли.

Из консульства новые советские граждане бросились в префектуру. Никому не хотелось откладывать до завтрашнего дня замену слов refugie russe (русский беженец) в рубрике nationalite (национальность), имеющейся в удостоверении личности, новым гордо звучащим словом sovietique (советский).

Скорее уничтожить эту опостылевшую кличку – русский беженец!

Все парижские улицы, все здания и весь Париж виделись им теперь в другом свете. Вмиг исчезла собственная забитость, приниженность, сознание своей никчемности.

Совсем другим показалось в тот день новым советским гражданам и здание парижской префектуры. Сколько раз на протяжении четверти века они входили под его мрачные своды, поеживаясь от страха, зная, какие мытарства ждут их здесь!

Сколько раз, смешавшись с разноплеменной толпой рабочих-иностранцев, они слышали здесь окрики французских ажанов:

– Тихо! Эй, вы, там, дикари! Вам говорят!..

Потом часы ожиданий, грубость и хамство чинуш, отказ в выдаче «рабочей карты», то есть запрещение трудиться, потеря последней надежды, впереди – мрак, отчаяние, голодная смерть.

Вот он, Service bes etrangers (отдел для иностранцев).

Как будто все по-старому…

Нет, не по-старому!

Проверяющий при входе паспорта ажан, увидев советскую «книжицу», вдруг вытягивается в струнку, подносит руку к козырьку и почтительно указывает на лестницу, ведущую в зал, предназначенный для особо почетных посетителей отдела. На его дверях надпись: Sujets americains, britanniques et souietiques (Американские, британские и советские подданные).

Каждого нового советского гражданина встречают там почтительным поклоном. Вместо хорошо ему известного хамства нижнего этажа – предупредительность, любезность. Вместо деревянных скамеек, которых не хватает для всех «дикарей», и вынужденного стояния – мягкое кресло для каждого посетителя. Подходить ему никуда ни к кому не нужно – чиновник сам подходит к нему.

Через двадцать минут он выносит ему новое удостоверение личности – carte d’identite – с пометкой в рубрике «национальность» – souietique. Посетитель платит установленную таксу – 400 франков. Кассир галантно говорит merci (спасибо). Чиновник провожает до двери и на прощание отвешивает поклон.

Когда новый советский гражданин спускается по лестнице и видит сквозь стеклянную перегородку хорошо известную ему картину «хождения по мукам», ему вновь хочется крикнуть на весь зал, на всю префектуру, на весь Париж, на весь мир:

Читайте!

Завидуйте!

Я – гражданин Советского Союза!

Когда он входит в подворотню дома, в котором прожил двадцать с лишним лет, его встречает, как и всегда, подметающая двор консьержка. Но сегодня и консьержка не такая, как раньше! Она не брюзжит, как брюзжала ежедневно в течение двадцати лет подряд, что месье вчера при входе скрипнул дверью, что он не вытер ботинок и оставил след на двух нижних ступеньках, что позавчера громко разговаривал с посетителями в четверть одиннадцатого вечера, когда все жители дома спят, что вытряхивать простыни и одеяла разрешается только с десяти до двенадцати утра и т. д.

Сегодня он не услышит вполголоса брошенных за его спиной слов: «Когда мы наконец избавимся от этих…» Консьержка уже прослышала, что в «русском Париже» происходит что-то необычайное и что русские собираются покинуть «прекрасную Францию» (вот чудаки!). Когда же квартирант как бы невзначай вынимает из кармана новенький, только что им полученный паспорт и небрежно помахивает им перед ее носом, она сразу догадывается, что именно произошло, правильно оценивает обстановку, немедля прекращает обычное брюзжание и начинает уверять, что она всегда глубоко уважала месье и всех вообще русских и ей, право, очень жаль, что месье собирается уехать (может быть, он еще передумает?), и что если ему не все нравится в доме, то ведь это очень легко урегулировать…

Все последующие дни, недели и месяцы он ходит как в тумане. Он, ранее никому не нужный, бесправный, поминутно всеми оскорбляемый, беззащитный refugie russe, сразу вырастает и в своих глазах, и в глазах всех окружающих. Лавочники, молочницы, хозяева прачечных, соседние консьержки, не удостоившие его за все двадцать лет ни одним ласковым словом, вдруг начинают уделять ему такое внимание, какого они не оказывают и своим соотечественникам.

Они хором осведомляются, правда ли, что месье собирается уехать и что все вообще русские куда-то уезжают?

И как же это так – жили, жили и вдруг ни с того ни с сего взяли да куда-то и поехали? И не лучше ли будет для месье, если он никуда не поедет, а останется и дальше жить в этом земном раю?

Насчет «земного рая» у «месье» всегда было особое мнение. Он не переменил его и сейчас.

А ответить можно коротко, не расточая лишних слов, все теми же заветными словами Маяковского.

И жить этот «месье» отныне будет у себя дома, а не у чужих людей в качестве незваного гостя, как это было в предыдущие годы.

Поздней осенью 1946 года «советский Париж» проводил уезжавшую на родину первую маленькую группу своих соотечественников – около 200 человек. Отъезд основных его кадров был намечен на весну и лето следующего года.

В течение всего этого года единственным интересом