Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

Новая Наташа вяло улыбнулась, поздоровалась и сказала, неестественно весело:

– Все выметайтесь, Лёне вы не нужны. У Лёни нет друзей!

И всё в таком духе. Поражало, что она при этом излучала какие-то радостные лучи. Потом она нашла пустую бутылку, которую спрятал Лёня. И стала размахивать ей в воздухе слабой рукой.

– Пили! Я так и знала! Спаиваете Лёню! Выметайтесь, а то сейчас кину, – и крутила в воздухе бутылку. Причём рука так вяло сжимала её за горлышко, что бутылка вот-вот сама, казалось, выскочит у неё из рук. <…>

Леня подмигивает нам из угла, чтобы мы наконец стали ссориться, как молодожёны, взяли бы ситуацию под свой контроль.

– Да, гони их, Наташа, – а то эти молодожёны, постоянно ссорятся. И мне уже надоели, – подначивал Лёня.

И мы действительно стали ссориться. Ссора выходила из-за того, что кому-то надо было ехать на дачу к родителям, везти сумки. А кто-то должен был остаться в Москве, с собакой. И ссора вышла очень натурально, Шмелькова прям-таки меня задела за живое.

– Ладно, я поеду к твоей любимой тёще с сумками, а ты уж, оставайся в Москве, вывести собаку погулять ты сможешь. Мужчины – слабый пол, их беречь надо, – наезжает она на меня.

– Может и слабый, но обнять могу крепко, – и я тянусь к её плечам.

– Ну вот, мужикам только одно от нас надо. – И бьёт меня по рукам.

Жена Губанова заинтересовалась нами и даже присела к столу.

– А у вас дети есть?»[732]

Как много в этой заключительной фразе: «А у вас дети есть?» Думается, если бы поэт решился на такой шаг, его жизнь переменилась бы.

25 июня 1982 года Губанов пытался вместе с женой рисовать цветы. Она рассказывала: «Летом мы вместе с Губановым дома рисовали пеоны. В процессе ссоримся, я в слезах ухожу. Гуляла по улицам, вернулась, а он за это время написал “Цветы, уставшие от дома…”»[733]. Процитируем это стихотворение[734]:

Цветы, уставшие от дома,

ушли гулять по облакам.

Я знаю, знаю – мне знакома

и синь весны, и крепость рома,

и чёрный ужас кабака!

И солнце больше не приснится.

Оно у туч в карманах, тут.

Луга – французская волчица,

Медведица – моя ключица,

и звёзды что-то наплетут.

Цветы! Вам некого бояться,

головкой некому кивать.

Пошли! Как голуби, клевать

сие жемчужное богатство.

Я никогда вас не забуду —

один и тот же снится сон:

я скоро сам звездою буду

и укачу на небосклон!..

Хоть стихотворение и называется «Памяти Андрея Белого», заложен в нём есенинский образ прощающихся с лирическим героем цветов[735]:

Цветы мне говорят прощай,

Головками кивая низко,

Ты больше не увидишь близко

Родное поле, отчий край.

Любимые! Ну что ж, ну что ж!

Я видел вас и видел землю,

И эту гробовую дрожь

Как ласку новую приемлю.

Есенинское стихотворение написано буквально за пару месяцев до смерти в «Англетере». Губановское – за год и пару месяцев. Если у первого поэта всё упирается в суицид и насильственную смерть, то у второго – в запрограммированный распад и суицид. Но об этом мы ещё поговорим.

Пока надо отметить, что Кирилишиной тоже не удалось сдержать поэта. Она вытащила его из «невинной рощи подруг», но этого оказалось мало. Тихая семейная жизнь рано или поздно надоедала Губанову, и он выходил на поиски приключений, свежего воздуха и новых впечатлений.

Расстались с Кирилишиной на удивление просто: оба понимали, что отношения сходят на нет. Поэт пропадал, появлялся и снова исчезал. Наконец, он признался, что встретил свою первую, ещё школьную любовь… Подумать только: Басилову, Любимцеву, ещё одну жену – забыл, а тут вспомнил ту, с которой никогда ничего не было.

Но прежде, чем говорить об этой школьной любови, расскажем о совершенно платонических отношениях.

Татьяна Клячко

Познакомились они заочно. Клячко читала стихи Губанова, а он как-то раз в сентябре 1982 года зашёл в гости к Дине Мухиной, её соседке, и, не застав её, решил узнать у соседей, когда прибудет художница. Ему посоветовали обратиться к Тане Клячко и назвали квартиру. С вином наперевес он стоял на лестничном пролёте и ждал.

Вдруг спустилась девушка. И он сразу в ней признал Клячко. Узнав, что Мухина в отъезде, стал напрашиваться в гости – не пропадать же вечеру и вину. Его не пускали: незнакомый человек, с вином, вот-вот приедут родители – как же иначе?

Поэт как будто ушёл, но, когда девушка вышла на улицу, он встретил её с цветами. Вручил. Она поспешила сказать, что такие цветы срывать нельзя, что они быстро погибнут, и потому называются «недотрогами». Клячко вспоминала[736]:

«Его так поразило это слово “недотроги”, и он почему-то сказал, что его первая любовь была платоническая – недотрога… и (метнув взгляд с цветов на меня) последняя – тоже…»

После этой встречи у них начались именно что платонические отношения.

Клячко вела занятия в кунцевской художественной мастерской – как туда не заглянуть? Губанов ходил в больницу на процедуры к своему новому лечащему врачу Андрею Бильжо[737], а рядом чаемый дом – как пройти мимо? География Москвы всячески способствовала им.

Поэт появлялся внезапно и внезапно исчезал, но при этом успевал затянуть девушку в водоворот событий[738]:

«Звонил он порой по ночам, приезжал, не предупреждая. Перед нашим домом стоял телефон-автомат, он набирал номер и вешал трубку – убеждался, что я дома, и тогда шёл, не спрашивая разрешения».

Есть какое-то очарование в этой спонтанности и конспиративной детективщине. Из этого не могли не появляться стихи. В последние годы Губанов работал особенно много. На износ. Как будто из последних сил. Стараясь всё успеть.

Иногда лукавил и хитрил, играл с девушкой, обманывал её. Скажет, что посвятил ей новое стихотворение, а потом окажется – посвятил другой Тане – Дуньковой (о ней разговор впереди). Вот, например, такое (написано 21 сентября 1982 года)[739]:

Я пришел за поцелуем —

          вишни губ сорвать