Светлана Аллилуева – Пастернаку. «Я перешагнула мой Рубикон» - Рафаэль Абрамович Гругман

Это в США – автор судит по своему опыту – скорая приезжает через пять-десять минут. А в СССР в середине восьмидесятых, да ещё ночью… Проблемой стало недостаточное знание Олей грузинского языка – по телефону надо было говорить по-грузински, на русскоязычные вызовы машины скорой помощи выезжали в последнюю очередь, – и Оля побежала к соседям. Ей долго не открывали дверь. Затем, когда Оля всё объяснила, соседи долго дозванивались до неотложки. Это в привилегированном доме, выстроенном для партийной элиты Грузии! Как же обслуживались в таком случае рядовые граждане, ведь не в каждой квартире был тогда телефон?

Приехала скорая помощь, не сумевшая выправить ситуацию, и врачи уже сами вызвали ещё одну неотложку. Пульс еле прослушивался. Артериальное давление упало до нуля. Светлану тошнило, она стояла на коленях на полу возле кровати, боясь лечь в постель и сомкнуть глаза. Ей казалось, что если она их закроет, то уже никогда не разомкнёт. Один укол кофеина, другой… Ей становилось всё хуже и хуже, по ужасающим взглядам врачей она понимала, что шансов немного. Наконец уколы подействовали и она начала нормально дышать. Она чувствовала, что едва не переступила порог между жизнью и смертью. На карете её отвезли в правительственную больницу, где врачи определили, что у неё был сильный сердечный спазм, сопровождавшийся аритмией, зачастую легко переходящий в инфаркт миокарда, но в данном случае обошлось. Её накололи лекарствами, и она проспала сутки, а проснувшись, обнаружила вокруг себя перепуганных друзей и Олю.

Едва к ней начались возвращаться силы, в палате раздался телефонный звонок. Звонил Ося. Более года он не подавал признаков жизни, но по правительственным каналам до Москвы уже дошла весть, что дочь Сталина находится при смерти, и на всякий случай его уже проинформировали. Всё-таки Иосиф Григорьевич Аллилуев, уважаемый человек, врач-кардиолог.

К Светлане вернулись бойцовские качества – верный признак выздоровления, и на вопрос сына о самочувствии, вместо того чтобы, как в старом одесском анекдоте, задорно ответить: «Не дождётесь!» – она зло поинтересовалась: «Ты что, меня хоронить собрался? Ещё не время». На этом разговор с сыном окончился. Это были последние слова, сказанные ими друг другу. Больше он не звонил…

Врачи объяснили ей: сердечный спазм зачастую приводит к внезапной смерти, его причина: эмоциональный или физический стресс. Они рекомендовали полный покой, не догадываясь, что Светлана «лежит на горящих угольях» с мыслями о просроченном свидании с американцами.

Она рвалась в Москву и была напугана неожиданной задержкой. На ум приходили мысли о людях, неугодных властям, которых до смерти залечивали в советских больницах. Она припомнила загадочную смерть Фрунзе, описанную Пильняком в «Повести непогашенной луны», вспомнила о смерти брата – ей всегда казалось, что его «залечили», – она знала о психушках, в которых исчезают инакомыслящие, и думала лишь о том, как выбраться из лечебницы. Звонок сына её насторожил. Она не сомневалась в том, что он сотрудничает с органами, и была уверена, что они использовали его, чтобы вытащить её в СССР. Она боялась, что руками сына её запрут в спецбольнице и он, врач-кардиолог, будет рассказывать иностранным журналистам о тяжёлой болезни мамы, оказавшейся неизлечимой, и затем со скорбным лицом поведает о её кончине. Конечно, они поверят ему. А у КГБ исчезнет головная боль, называемая Светлана Аллилуева.

Настало воскресенье. В больничном халате Светлана вышла в коридор на прогулку. Он был пуст. Прогуливаясь и озираясь по сторонам, она убедилась, что врачей нет, младшего медицинского персонала немного. И тогда её осенило: она вспомнила, как, одурачив охрану, бежала из советского посольства в Индии. Она вернулась в палату, надела домашнее платье, пальто, как ни в чём не бывало вышла в коридор и с милой улыбкой смело направилась к больничному выходу. Встречавшиеся по пути пациенты, прогуливающиеся в больничных халатах, сёстры, нянечки, которых она одаривала улыбкой, отвечали ей тем же. Одни полагали, что её отпустили домой, другие видели в ней посетителя. Она подошла к старику-швейцару, контролирующему входную дверь, одарила его наищедрейшей улыбкой, которую только могла изобразить, и он заботливо распахнул перед ней обе половины дверей. Стараясь твёрдо стоять на ногах, несмотря на дурман от лекарств и слабость, она пересекла больничный двор, добралась до троллейбусной остановки, благо та была за углом, и вскоре оказалась дома, безумно счастливая от того, как ей лихо удалось выбраться из лечебницы.

Из США позвонила Мардж. Встревоженным голосом спросила, почему в условленный день, 20 марта, сотрудники посольства не застали её в гостинице. Светлана объяснила ей ситуацию и обещала быть в Москве через неделю, 27 марта. Она чувствовала, что в Тбилиси уже не вернётся, но, чтобы за оставшиеся перед отъездом дни не возникло непредвиденных ситуаций, почти ни с кем не прощалась, в отличие от Ольги, у которой не просыхали глаза от разлуки с новообретёнными друзьями.

…Прошло семнадцать месяцев, как Лану и Ольгу Питерс из аэропорта Шереметьево привезли в гостиницу «Советская» – Светлану, с оптимизмом глядящую в будущее, мечтающую обнять детей и внуков, и «немую» Олю в ужасе от мысли, что ей предстоит жить в непривычном для неё мире. Теперь мать и дочь оказались в той же гостинице, вновь раздираемые противоположными чувствами: Светлана, стремящаяся выбраться за рубеж вместе с дочерью, и Оля – с заплаканными глазами, попрощавшаяся с дружелюбной Грузией.

Устроившись в гостинице, Светлана отправилась на почту и послала телеграмму в Кремль, Горбачёву, с уведомлением о вручении. Она просила его ответить на её письма. В другое время такую телеграмму на почте у неё бы не приняли и вызвали бы милицию. Но на дворе уже был март 1986-го. На следующий день она получила извещение, что телеграмма доставлена адресату.

На этот раз ей не пришлось ждать ответа месяцами. В гостиничный номер позвонил её мидовский опекун и сообщил, что она также может выехать за рубеж. Светлана торопливо ответила, что желает выехать с её новым американским паспортом на следующий же день после отъезда дочери. После долгой паузы мидовец ответил: «Хорошо. Но до этого вас примут в Центральном Комитете».

Об этой встрече есть разные воспоминания, как обычно противоречивые (сравнивая их, легче установить истину, ибо мемуаристы невольно себя приукрашают): одно – Аллилуевой, в «Книге для внучек», и второе – Легостаева, помощника Лигачёва, присутствовавшего при встрече и проводившего рабочую запись беседы.

Светлана писала, что она предполагала, что встретится с Горбачёвым, однако её принял Лигачёв, в то время второе лицо в партии, и инициатива встречи исходила не от