Елена Коренева - Идиотка

Ну, а в Мидлбери, напротив — «привидения» только начали слетаться. Особенно летом, во время работы знаменитой языковой школы. Самым неожиданным из них было появление Алешки Менглета — рыжика. Он гостил у друзей в Нью-Йорке, позвонил мне и проорал в трубку: «Ленка, мы к тебе едем!» «Мы» — это он, его друг художник Саня Дрючин, Алик Гольдфарб, с которым я еще буду сталкиваться в период «холостой» жизни в мегаполисе, и некая девушка Оля. Больше всего бескрайние просторы американской родины пришлись по душе художнику Дрючину. Он и девушка Оля пропадали часами где-то в полях, а возвращались оттуда разомлевшие и счастливые. А меньше всего — горожанину Гольдфарбу, он все нудил, приговаривая: «Коренева, как ты здесь живешь, приезжай к нам в Нью-Йорк». Но всем было хорошо, когда ездили к горной речушке — возле студеной воды расстилали коврик и начинали вспоминать: кто, где, когда. Алешка смотрел на меня ностальгически, как на свое произведение искусства, спрашивал, как мне живется, не обижают ли в Америке. Интересно, отдавал ли он себе отчет в том, что положил начало моей зарубежной эпопее, или это мне только казалось? Мы устроили пару вечеринок с плясками и запеченной в духовке уткой. Поваром был колоритный острослов-матершинник Юз Алешковский (автор знаменитых строк: «Товарищ Сталин, вы большой ученый…»), находившийся в колледже с женой Ирой. Юз приезжал сюда и осенью. Встретив его однажды на лесной тропинке, я удивилась, что он здесь делает один, ведь все давно разъехались. Он рассказал, что переживает в Вермонте свою «болдинскую осень», только в отличие от А.П. пишет не стихи, а японские танки или хокку. И говорит: «Хочешь послушать?» Я согласилась. Он начал читать, вдохновенно закатив глаза. Не могу, к сожалению в точности воспроизвести, только приблизительно:

Роса на грядкеОсень — кап, кап, кап, кап, кап!…в рот партию ебу!

В один из дней появился и Василий Аксенов — он снял дом в горах и жил здесь с супругой. Пришел к нам, посидел, поболтал и заманил моих друзей к себе в гости. Там они и канули в Лету… Так и не знаю, сколько времени провели они у Васи и когда отправились… восвояси. Жили в горах Вермонта и Саша Соколов с женой. К ним надо было взбираться на машине по серпантину. Как-то мы с Кевином отправились в гости в густой туман — просто жуть. Открыв дверцу и высунув руку, я не могла понять, где край дороги и что впереди. Я предлагала Кевину бросить машину и добираться пешком, но он настоял на своем и «протаранил» туманного лешего прямо до верхушки горы: к Соколову попадает только смелый! Саша, пожалуй, мог дать фору Солженицыну в затворничестве, но гостей принимал с удовольствием. Любил ставить джаз и песни Нани Брегвадзе — восторгался ее голосом и манерой. Саша принципиально общался только на русском и, как мне показалось, почти маниакально оберегал свой родной язык. Помню, понравилось ему, как я говорила, рассказывая о Москве: «мой дом на Грузинах». Он записал это в тетрадочку, и потом я встретила своих «грузин» в его романе «Палисандрия».

Не забывал меня и Андрей Сергеевич, позванивал временами. Как-то разговариваю с ним по телефону из Северной Каролины, и он спрашивает возмущенно: «Что ты там делаешь?» А я: «Отдыхаю». Ему очень не нравилось, что я бездельничаю, и решил он меня трудоустроить. Предложил маленькую рольку в своей картине, так и сказал: «Маленькая, но проходит через весь фильм». Наобещал с три короба, а в результате получился фиг. Правда, вина тут не столько его, сколько продюсера, потребовавшего сильно сократить фильм. Речь идет о «Любовниках Марии». Картина снималась в Пенсильвании, куда я приехала на две недели. Андрон каждую картину переживал бурно, как роман. От Настасьи Кински он был в восторге. И в ответ на мои вопросы о ее игре буквально кричал: «Она звезда мировой величины, калибра Анны Маньяни!» Я растерялась, услышав такой напор, — и перевела все на свой счет, вроде как: «А ты стоишь последней в списке претенденток». Может, поэтому я заупрямилась и подвергла сомнению дифирамбы, расточаемые Кончаловским Кински. Я пустила в ход «тяжелую артиллерию», сказав, что Лив Ульман — талант с большой буквы, а вот Настасья… еще надо проверить. Андрону моя аргументация показалась наивной — с Лив вообще, по его словам, не надо сравнивать, она не звезда в полном смысле слова, вот Ширли — мировая величина, а Лив — локального значения актриса. Мне было обидно слышать такие вещи о Лив, как позднее о Ширли, что она — веснушчатая тетка из Виржинии… Андрон всегда страстно влюблялся в своих актеров, а в актрис особенно, превозносил их до небес, но, увы, стоило ему в частной жизни с кем-нибудь из них потерпеть неудачу, как вчерашний талант тут же превращался в обычную «тетку». «А ведь я на ней чуть не женился!» — показывая на меня и широко улыбаясь, сообщил он в перерыве между съемками стоящей вокруг группе, как нечто забавное. «Совсем спятил!» — подумала я об Андроне, смакующем тему несостоявшейся женитьбы на мне, и сердце болезненно сжалось. На площадке «Любовников Марии» мне пришлось пережить много ударов по самолюбию, как актерскому, так и женскому. И от невозможности больше страдать я взяла и влюбилась в Кита Каррадайна, исполнителя одной из главных ролей. Чуть было его не соблазнила, но вовремя остановилась: он сказал, что дал слово жене, перед которой и так виноват. Его образ вдохновил меня на написание пары стихотворений, что-то про «лицо», которое вылупилось в двух моих ладонях, и про то, как непросто повстречать это самое «лицо» вообще… С этими стихами в голове и тремя с половиной тысячами долларов в кармане я вернулась к Кевину. «Вот это да!» — воскликнул он, увидев, сколько денег я привезла за две недели ничегонеделания. «Я столько времени учился, приобретал знания, чтобы в поте лица зарабатывать за месяц то, что ты за несколько дней? Да я, можно сказать, герой капиталистического труда по сравнению с вами, актерами… Несправедливость!» — «Еще какая!» — вздыхала я, имея в виду и себя тоже.

Глава 50. …и ни о чем конкретно…

Я в принципе была согласна с Кевином — актерская профессия в Америке, при маломальском успехе гарантирует быстрые и значительные деньги в противоположность скромным доходам безропотных трудяг — профессоров и интеллектуалов. Но разве эта несправедливость шла в какое-нибудь сравнение с тем, что мне в очередной раз отказали во въезде в Москву? Теперь сомнений не оставалось, что делалось это не по ошибке или недосмотру, а по указанию сверху. Опытный борец с властью Алик Гольдфарб сказал: «Тебя впустят, когда сменится начальник — генсек». Я внимательно слушала, не понимая, какая связь. «А очень просто: в твоем досье есть указание — не впускать, так вот, должен прийти другой начальник, он станет работать против предыдущего, все делать наоборот, и тебя пустят. У них так всегда!» Начальники сменялись, но нужного среди них не было. Я получала отказ за отказом, каждые шесть месяцев в течение трех с половиной лет. За это время мы с Кевином успели переехать из Мидлбери в город Шарлотсвиль, штат Вирджиния, прожить там год и снова вернуться в Вермонт. (Прежде чем моему мужу предложили бессрочный контракт в колледже Мидлбери, он каждый учебный год преподавал в разных университетах.)