Александр Андреев - Берегите солнце

Ознакомительный фрагмент

- Вам сказали, Николай Николаевич, где ваша Сонечка: под землю отдыхать пошла. Это, милый мой, не парадокс, а факт. Поразительно! Советского человека - и под землю. Как пещерного предка - в пещеру!

- Товарищ капитан, я не могу больше слушать его! - прохрипел Чертыханов, задыхаясь. - Это же закругленный контрик, вражеский агент!

- Нет, товарищ боец, ошиблись. - Петр Филиппович тоненько засмеялся, мотая головой, блестя стеклами пенсне. - Я не контрик и не агент. Я старый московский обыватель, который любит порассуждать. Мы много самообольщались. И я, поверьте, самообольщался. Но немцы одним июньским утром хмель из головы вышибли, я протрезвел, как, впрочем, протрезвели и вы, молодые люди.

- Что же дальше? - спросил я, внимательно выслушав его. - Вывод какой? Пропала Советская власть, да?

Петр Филиппович резко откинул голову, как от удара в подбородок. Некоторое время разглядывал меня с надменной улыбкой, затем качнулся ко мне.

- Вот этот молодец с автоматом, - он взмахнул рукой на Чертыханова, обвинил меня в том, что я вражеский агент, я не обиделся на него: это так же нелепо, как если бы он назвал меня, ну, скажем, марсианином. Он, как всякий страдающий отсутствием интеллекта, прямолинеен. Но вы меня оскорбили, уважаемый. Разве я сказал, что Советская власть погибнет? Подумаешь, немцы со своим сумасшедшим фюрером! Весь мир опрокинется - и тогда выстоим! Это заявляю вам я, старый русский офицер.

- Остановитесь, Петр Филиппович, - простонал Браслетов. - Пожалуйста... Голова кругом идет...

Тетя Клава проговорила строго и с осуждением:

- И вправду! Чего ты прицепился к ребятам, очень нужны им твои россказни. Иди пей кофе - подала...

- Спасибо, Клавдия Никифоровна, - с подчеркнутой учтивостью сказал Петр Филиппович и удалился к себе пить кофе и размышлять о судьбах человечества, придумывать горькие, обвинительные речи. Но вскоре он снова выбежал к нам и крикнул, картинно выбросив сухонькую руку, точно кидал перчатку, вызывая на поединок:

- Можете на меня донести - не боюсь! - Он резко повернулся, скрываясь в дверях; широкая толстовка вздулась на спине, как от ветра. Чертыханов хмыкнул и покрутил указательным пальцем возле своего виска.

- А он у вас псих...

- Что делать? - Обхватив голову руками, Браслетов тихо раскачивался из стороны в сторону. - Не выдержит она... Где ее искать теперь?..

Я взглянул на его склоненную голову, на проступающие под шинелью острые лопатки, и саднящее чувство неприязни к нему сменилось жалостью. Он не был виноват в том, что немцы подошли к Москве, что жена его в этот страшный момент оказалась больной и что на руках у нее крохотное существо - дочка. Я тронул его за плечо.

- Николай Николаевич, нельзя же так. Возьмите себя в руки... - И спросил у тети Клавы: - В какое метро она ушла?

- К Зацепе. В новое, еще не достроенное. Ближе-то нет.

- Найдем, товарищ комиссар, - сказал Чертыханов уверенно. - Из-под земли достанем.

- Вы так думаете? - Браслетов встал и с надеждой посмотрел на Прокофия.

- Как по нотам. Зря времени терять не следует... - Чертыханов простился с тетей Клавой: - Счастливо оставаться, мамаша. Не жалейте кофе для интеллигента. - Он указал на дверь, за которой находился Петр Филиппович, и добавил громко: - Гнилого интеллигента!.. - "Старый русский офицер" сильно обидел Прокофия, назвав его прямолинейным.

Небо над городом было исхлестано голубыми прожекторными струями. В их свете клубились тучи с фиолетовыми краями. Изредка тучи прошивались сверкающими строчками трассирующих пуль. Где-то высоко кружились самолеты, и где-то далеко стреляли зенитки... Вокруг листопадом осыпались, белея во тьме, четвертушки бумаги - вражеские листовки, сброшенные с самолетов. Я поднял несколько штук, Прокофий осветил фонариком, и я прочитал: "Москвичи, советская оборона прорвана доблестными немецкими войсками на всем фронте. Завтра немецкая армия вступит в Москву. Оказывать сопротивление бесполезно. Оно вызовет излишнее и ненужное кровопролитие. В метро не укрывайтесь, метро будет взорвано и залито водой..."

- А ведь могут взорвать, а? - Страшная мысль эта как бы парализовала Браслетова. Он стоял, остолбенев, затем снял фуражку и вытер вспотевший лоб. - Для этих зверей нет ничего святого... Как вы думаете?

- Могут, конечно, - сказал я. - Взорвать все можно. Но не взорвут. Не так-то это просто - взорвать и затопить метро.

- А почему нет? - допытывался Браслетов. - Кинут большую бомбу в Москву-реку, пробухают дыру, и вода ринется в тоннели.

Своими причитаниями и жалобами он опять вызвал у меня неприязнь. Мне хотелось накричать на него, пристыдить: "Ты видишь свою жену каждый день, а я вообще не знаю, где моя жена и что с ней!"

Мы приблизились к станции метро, неосвещенной и недостроенной: война застала ее в самом разгаре работ. Прошли в полутемный вестибюль, где толпились люди, теснясь к спуску в шахту. Пахло мокрой известью, стоялой водой. Я взглянул в наклонный ствол шахты и ахнул - взгляд упал в бездонную глубину, в кромешную темень. Несколько лампочек не могли пробить мрака. На месте будущих эскалаторов были наскоро сколочены деревянные лестницы с шаткими перилами. Лестницы как бы засасывали вниз, и люди, спускаясь, со страхом ступали со ступеньки на ступеньку, словно боялись, что оттуда, из подземелья, не будет возврата.

- Здесь ее нет, - сказал Браслетов, проталкиваясь к нам. - Внизу, наверно.

- Сойдем вниз, - сказал я.

Лестница с зыбкими ступенями казалась бесконечной. Чем ниже мы спускались, тем становилось глуше и теснее сердцу, - жизнь оставалась где-то далеко, наверху.

Чертыханов, идущий впереди меня, поддерживал какую-то старушку, которая вцепилась в рукав его шинели; к груди она туго прижимала маленький узелок.

- Не притомились, товарищ капитан? - заботливо справился Чертыханов, обернувшись ко мне. - Наверно, таким путем вводили грешников в ад...

- Шагай, шагай, - сказал я. - После поговоришь...

Наконец лестница кончилась, и мы очутились на площадке будущей подземной станции. Лампочки освещали длинные ряды деревянных топчанов и скамеек, а на топчанах - людей. Люди лежали по одному и по двое, спали, читали книги, размышляли над шахматными комбинациями или просто сидели, оцепенело уставившись в одну точку. Старики, женщины, мужчины; в узеньких проходах ребятишки ухитрялись играть в "скакалки". Под топчанами - узлы, обувь, кошелки с едой... Разговаривали вполголоса, пугливо прислушивались к чему-то, хотя ни один звук жизни не мог пробиться сюда сверху.

Надо всем этим тяжело и угрюмо нависали своды - десятки метров земляного пласта...

Браслетов растерянно и с тоскливой надеждой оглядывал до отказа забитое людьми помещение - пройти сквозь эту тесноту было невозможно. Чертыханов попросил: