Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Ознакомительный фрагмент

Не продали ли Милэди?[9] Есть ли ишак?

Крепко вас всех обнимаю и целую. Ваш Андрей.

Дорогой Женюрок!

Начальник дивизии вчера в первый раз написал своей жене, я же все-таки нахожу время черкнуть тебе, с оказией в 2–3 дня раз. Заняты мы с утра до вечера, на жаре, верхом, в поле… после все это надо обработать и дать распоряжение на другой день.

Хозяйки умоляют тебя прислать с Сем[еном] Ивановичем мои ноты… пришли что-либо. В Подольск[ой] губернии, на юго-востоке, что-то вроде холеры. Смотри, моя славная, за собой и детьми насчет сырой воды, фруктов и т. д. Уже и Наранович пишет, что я назначен, и Новик телеграфирует, а распоряжений все нет. Теперь я спокоен, ибо рано или поздно, а назначен буду…

Спешу, зовет нач[альник] дивизии.

Крепко целую вас всех. Ваш Андрей.

Дорогой мой Женюрок!

Позавчера получено приказание возвратиться по зимним квартирам, начали собираться… думали, холеры ради. Но вчера вдруг приказание новое – идти маневром к Городку (22 версты к западу от Ермолинцы), и мы в одну ночь собрались и сегодня двигаемся. Все это облечено в очень сильную форму, чтобы произвести на кого-то впечатление. Говорю для тебя: я убежден, что это демонстрация, но ты как моя жена, к которой будут обращаться за вопросами, должна поддержать общую идею, давая понять, что дело идет о войне, что ты, мол, получила инструкции от мужа и что, хотя он и скрывает, но между строк сквозит нечто серьезное.

Вик[тор] Мих[айлович] расскажет тебе подробности. Если бы у вас в Каменце зашумели более, чем нужно, и тебе с одним Осипом быть на квартире будет мало, то прикажи переселиться к тебе уряднику Писареву (Ив[ану] Ив[ановичу]) с женой… ему все равно в штабе будет делать нечего. Адрес мой теперь: Подольской губ., М. Городок, мне.

Городок от Каменца отстоит по грунтовой дороге в 50 верстах, а если ехать по шоссе, а потом заворачивать на Городок, то 83 версты (61+22).

Вся эта неожиданная кутерьма может затянуть мой отъезд на границу. Получил от Саллагара письмо, зовет к 21 июля (нашего), но как теперь выехать…

Итак, моя славная, золотая и бриллиантовая женка, мы воюем, ты должна показать себя молодцом, в смысле самообладания, славного патриотическ[ого] тона и веселости… как моей жене приличествует. Если только можно будет, прикачу к вам. Вик[тор] Мих[айлович] будет ждать моих приказаний, когда поедет, передавай ему, что нужно. Вчера старухам отдал открытку, что ты прислала Сидоренко.

Прижмитесь ко мне все – четверка, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш Андрей – муж и отец.

Дорогая моя Женюрка!

Ловлю минутку, чтобы черкнуть тебе несколько строк. 4–5 суток прошли исключительных, ночи спал 1–2 часа, в результате как-то окаменел и, вероятно, страшно иссох. Теперь стало чуть-чуть легче, на границе спокойнее, лошадей расседлали и пробуем спать раздеваясь. Все же нас от них отделяет не более 25–30 верст, и мы можем встретиться в пределах нескольких часов. Пока войны с Австрией нет, и идет какая-то неразбериха… в Австрии нас трусят [боятся] и теряют золотое время. Завтра начнут подходить наши пехот[ные] части, и наше выдвинутое вперед положение станет более надежным, а затем… мы их раздавим как клопов.

Ген[ерал] Павлов рассказал мне, как вы выехали с двумя стражниками и как они вас усадили на Ларге. Сейчас вы в дороге, и слежу душою за вашим поездным ходом. Мальчишки, которые со мною накануне говорили по телефону, сильно меня заволновали, и их голоски стоят и теперь в моих ушах. Про тебя мне говорили со всех сторон – ты была молодцом, как и должно быть.

Напиши мне, как окончательно вышло дело с деньгами, наведи справки в отделении, что на Каменноостр[овском] проспекте; я думаю, что все это уладится, большие банки не должны мошенничать.

Буду ждать от тебя писем, а сам, если что-либо начнется настоящее, буду тебе телеграфировать, когда попаду на станцию. Живем, как на бивуаке, дадут новое белье, переменю, а то и нет; бриться бреюсь и офицерам велю. Живем у бат[юшки] Садовского, и кормит он нас прекрасно. Волновался я за вас порядочно, хотя ждал, что в Каменеце еще дней 5–6 все будет спокойно.

Ничего не пишешь про наших птенцов, нашу девку. Иконку от Почаева надел и почувствовал себя совершенно спокойно… и вы успели уехать. Обнимаю вас, благословляю и целую мою драгоценную женку с цыплятами. Андрей.

Почтовая карточка

Евгении Васильевне Г[оспо]же Снесаревой

С.-Петербург. Большая Пушкарская. Дом № 52.

Дорогая Женюра!

Получил три твоих письма с дороги – бодрые и веселые. Пишу тебе на Петербург, если действительно свернешь на Воронеж, как пишешь, то папа перешлет тебе это письмо. У нас все спокойно, работы очень много, но все интересно и приподнимает душу. Осип вчера приехал и все мне рассказал до мелочей. Конь мне достался прекрасный (кобыла выше моего). Общее наше настроение молодецкое, рвемся вперед, только пустят ли? Хотел тебе телеграфировать, да хуже. Обнимаю вас и крепко целую. Ваш Андрей.

Дорогой мой Женюрок!

Два дня от тебя не было писем, последнее было из Киева. Воображаю, милая, сколько ты вынесла в дороге, и я уже думал, хватит ли тебе тех денег, которые ты взяла с собою в путь. Но война – война, и у нее свои законы и капризы. Мы сидим тихо в своем углу, и нам всем уже начинает надоедать это безделье. На границе было 2–3 пустяка, более шалостей со стороны наших разъездов – казачишки горячатся почесать руки, да только разрешат ли? Штабной суеты много, и ею занят круглый день; приказал тебе писать Осипу и Сидоренко.

Не напишешь ли ты в Каменец хозяйке нашего замка, чтобы она за ним присматривала или просто бы в него переехала? Послал тебе в Петербург 1000 рублей, мне здесь деньги не для чего, оставил себе 200 рублей, да и те у Вик[тора] Мих[айловича]. Пиши чаще, моя радость и золото. Целую вас всех. Андрей.

Как малыши, описывай.

Ненаглядная моя Женюрка!

Сегодня получил твое письмо из Вильны, от 24-го. Воображаю, как вы все измучились. У нас все спокойно, происходят малые стычки между разъездами; с австрийской стороны есть убитые и пленные (сегодня отправили двух), с нашей почти благополучно: в нашей еще никого, а в 12-й кав[алерийской] двое раненых. До вчера наше положение было пиковое – были одни, далеко впереди других, но теперь положение много лучше: в 15–20 вер[стах] позади нас уже пехотн[ые] части, и наше дежурство кончилось.

Работы много, каждую секунду зовут то к одному, то к другому телефону, крутишься целый день… настроение у нас бодрое, казаков не удержать, придираются ко всякому случаю, чтобы пострелять… мало у нас новостей, от всех мы отрезаны, сведения доходят на 4–5 день. Жду от вас вестей из Питера. Пиши про деток. Не могу даже посмотреть на вашу карточку. Целую и обнимаю моих милых. Андрей.