Альфред Тирпиц - Воспоминания

Развитие промышленности и торговли не находило отклика в этом одиноком, лишенном личных потребностей человеке. Поэтому он сначала противился приобретению колоний, хотя впоследствии удачно и энергично руководил военными операциями, связанными с расширением наших колоний.

2

Руководя морским ведомством, я старался удовлетворить справедливые требования производящих сословий и вновь взялся за прерванное в 1883 году развитие наших морских интересов в духе Штоша; при этом я неоднократно натыкался на противоречия, порожденные всем ходом германской истории. Бережливость и бюрократическая узость мешали нам проложить себе дорогу в мир.

Флот имел больше возможностей почувствовать и осознать это, нежели армия. По самому своему назначению он должен был мыслить в мировом масштабе. То, что вплоть до великой войны армия мало изучала внешний мир, особенно Англию; то, что армия вступала в мировую войну со старыми идеями борьбы на два фронта и, обладая естественным перевесом над флотом, обусловленным преобладанием в Германии сухопутных традиций над морскими, хотела видеть во флоте своего рода отряд саперов, не думая о том, что главным фронтом был морской (поскольку тяжелая, но не безнадежная судьба столкнула нас с всемирной коалицией); короче говоря, то, что армия продолжала держаться точки зрения Каприви при совершенно изменившейся международной обстановке, – является одним из исторических факторов, определивших исход войны. Впрочем, об этом я скажу ниже.

В отличие от армейского офицера морской офицер должен был изучать силы заморских стран. Кроме того, отношения с иностранцами отшлифовывали его, лишая старопрусской угловатости, но не убивая в нем необходимых государственных традиций, ибо никогда не следует забывать, что именно Пруссия создала в лице своего офицерства один из немногих крепких институтов Германии, который впервые со времени полного подчинения иностранцам, происшедшего после Фридриха Великого, обеспечил нам свободный выход в мир.

La vie au roi,

L'honneur pour soi,

Sacrifiant son bien,

Chicane pour un rien.

Voici l'officier Prussien{29}.

В 1880-1914 годах немецкое государство было еще слишком юным, чтобы принять специфически немецкую форму; это повредило нам в глазах всего мира.

Во времена Каприви отношение английского морского офицерства к германским товарищам еще не носило никаких следов зависти. Господствовавшее тогда в политических кругах представление о британском флоте как о дополнении к Тройственному союзу приводило к тому, что наши отношения были почти столь же дружественными, как между союзниками, хотя Англия всегда уклонялась от того, чтобы сделать из них практические выводы. В отношениях с французским флотом престиж 1870 года компенсировал нашу относительную слабость на море. В поведении французских офицеров нас восхищала гордость побежденной нации, которая никогда не забывает своей чести, но их романтическое чувство реванша иногда вызывало у нас улыбку.

С девяностых годов антигерманские настроения усилились вследствие целого ряда причин. Мы, старики, вспоминаем с особым чувством времена императора Вильгельма I, когда мы пользовались хорошей репутацией и нас повсюду встречали с удовольствием. Впрочем, даже война на два фронта в духе Каприви и планов генерального штаба 1914 года вряд ли смогла бы предотвратить ухудшение нашего положения. Последнее обусловливалось в основном беспримерным увеличением нашей заморской торговли и неудовольствием, вызванным немецким завоеванием мирового рынка. В эпоху Каприви враждебное отношение к нашим усилиям еще почти не чувствовалось, но 10 лет спустя – в середине девяностых годов, то есть задолго до того, как мы создали собственное судостроение, эта враждебность проявлялась уже с полной ясностью{30}.

Глава четвертая

В технике

1

С 29-летнего возраста я имел счастье непрерывно занимать ответственные посты, среди которых не было ни одной синекуры из тех, что время от времени перепадают армейским генштабистам. Моя карьера связана с развитием торпедного дела.

Уайтхэд изобрел в Фиуме самодвижущуюся торпеду, которая позволила поражать издалека столь уязвимую подводную часть корабля, которую до этого в лучшем случае удавалось таранить; это означало революцию как в морской тактике, так и в судостроении. Штош поторопился принять на вооружение рыбовидную торпеду и закупил большое количество этих торпед, когда они еще не годились для использования на войне. Применение их «представляло большую опасность для нападающего, чем для его противника». К торпеде отнеслись с чрезмерным оптимизмом, и как это часто бывает с новыми видами оружия, ее стали внедрять, прежде чем новую идею можно было применить на практике.

Когда Штош понял это осенью 1877 года, он потребовал от руководителя минной службы и подчиненных ему офицеров, чтобы те сообщили ему свое мнение, и лично прочел их докладные записки. Моя записка обратила его внимание, и зимой 1877/78 года я был послан в Фиуме, чтобы принять у Уайтхэда торпеды, которые мы считали неприменимыми. Я поставил условием сделки право вернуть половину купленных торпед (впоследствии Уайтхэд продал их другим покупателям) {31}.

С мая 1878 года в качестве командира «Цитена» я стоял во главе торпедного дела. Я начал строить, так сказать, на голом месте, работал своими руками, как жестяник, и создал собственный аппарат. В 1879 году, когда кронпринц делал смотр флоту, и в 1880 году, когда смотр делал кайзер, мне было разрешено продемонстрировать стрельбу торпедами, которая дала неожиданно хорошие результаты и способствовала укреплению положения Штоша, поколебленного было гибелью корабля «Гроссер Курфюрст».

Я отнесся к торпеде так же, как относился впоследствии ко всем новым изобретениям – будь то самолет, подлодка или что-либо иное. Я старался не вводить их преждевременно во флот, но крепко брался за них, как только убеждался в том, что они имеют реальную будущность. Я всегда считал такой метод единственно правильным. В век быстро следующих одно за другим изобретений мне было весьма важно, хотя и трудно, сохранять спокойствие на посту статс-секретаря, ибо нам требовалось создать в кратчайший срок и с ограниченными средствами первоклассный флот, а не музей опытных образцов. Нас забрасывали незрелыми изобретениями, которые приходилось отсеивать, полагаясь на инстинкт, чтобы избавить соответствующие органы от траты сил и перегрузки. В тех случаях, когда мне не удавалось нажать на тормоза, успешное строительство флота страдало от спешки, которая была нашим величайшим врагом во всем этом предприятии{32}.