Александр Воронский - Желябов

На нашем знамени… огненными, кровавыми буквами начертано: разрушение всех государств, уничтожение буржуазной цивилизации, вольная организация снизу вверх посредством вольных союзов, — организация разнузданной чернорабочей черни, всего освобожденного человечества, создание нового общечеловеческого мира[13].

Эта проповедь Бакунина на первых порах вполне пришлась по нраву революционному разночинцу — семидесятнику. В политических свободах буржуазной демократии он не видел положительного содержания: наоброт, буржуазный правопорядок поддерживал сильнейшее экономическое порабощение. Нищеты, дошедшей до отчаяния, у нас было тоже сколько угодно. Стихийные бунты происходили издавна, "Общенародный идеал из глубины инстинкта" усматривался в общине. Полагалось, в России есть два основных враждебных друг другу лагеря: крестьянство, нищее, дикое, но с общинными навыками — и бюрократия, мешающая всякому развитию народной жизни в сторону вольных артелей. Интеллигенция призвана не вызвать, не возглавлять народную, социальную революцию, а сообщить ей только первый толчок.

Так появились бунтари-народники. В противовес Просветителям-шестидесятникам, еще не отделявшим Социализма от политики, бунтари резко их противопоставили друг другу. Отрицательное отношение к политической борьбе отчасти питалось также разочарованием в "эпохе великих реформ" и всеобщей реакцией. И в иных многих отношениях бунтари отличались от нигилистов-шестидесятников. Вместо естественных наук теперь увлекались социологией и экономикой. Вместо организации проповедывались стихийные восстания; вместо разума — инстинкт. Бакунин отрицательно смотрел на науку; по его мнению, — она служила только угнетению. Бунтари-бакунисты считали, что для работы в народе не требуется особых знаний, надо лишь верить в социальную революцию; цивилизация же подлежит коренному разрушению. Критически-мыслящая личность растворялась в народной стихии.

Однако не все революционные интеллигенты той поры разделяли эти взгляды. Бакунистам себя противопоставляли лавристы.

Лавристы сходились с бакунистами в утверждениях, что надо стремиться к социальной революции, что она неизбежна в России и что она устранит экономическое неравенство. Согласны они были с бакунистами и в оценке нашей общины. Политическую борьбу лавристы тоже отрицали в пользу социализма. Но бакунисты, надеясь вполне на крестьянскую стихию, признавали ненужной длительную и обстоятельную революционную, просветительную и организационную работу в массах; между тем, лавристы ее выдвигали на первый план. В противовес стихийности, инстинктам, чувству лавристы с особой настойчивостью отмечали значение личности и разума в исторических процессах. Лавров создал своеобразную философию истории.

— Может быть, — писал он в своих знаменитых "Исторических письмах", — в общем строе мира явление сознания есть весьма второстепенное явление: но для человека оно имеет столь преобладающую важность, что он всегда прежде всего делит действия свои и подобных себе на действия сознательные и бессознательные…

Мы никогда не можем устранить иллюзии, что человек сознательно и свободно ставит себе известные цели, пусть наука и убеждает человека в противном.

Отсюда:

— Закон хода исторических событий оказывается с этой точки зрения определенным предметом исследования: надо уловить в каждую эпоху те цели, умственные и нравственные, которые были в эту эпоху сознаны наиболее развитыми личностями, как высшие цели, как истина и нравственный идеал; надо открыть условия, вызвавшие это миросозерцание… тогда от пестрого калейдоскопа событий исследователь неизбежно переходит к закону исторической последовательности…

— Волей-неволей приходится прилагать к процессу истории субъективную оценку, т. е. усвоив, по степени своего нравственного развития, тот или другой нравственный идеал, расположить все факты истории в перспективе, по которой они содействовали и противодействовали этому идеалу, и на первый план истории выставить по важности те факты, в которых это содействие или противодействие выразилось с наибольшей яркостью.

Словом, понятие прогресса есть понятие чисто субъективное. Это был отказ от науки, поскольку речь ила о деятельности человека. По поводу этого субъективизма Энгельс писал:

— Друг Петро… является эклектиком, который изо всех различных систем и теорий старается выбрать то, что в них есть наилучшего… Он знает, что во всем есть своя дурная и своя хорошая сторона и что хорошая сторона должна быть усвоена, а дурная удалена[14].

Несмотря на всю антинаучность этих построений, на крайний их субъективизм, а вернее, благодаря именно этим свойствам, социология Лаврова господствовала в умах тогдашней разночинной интеллигенции, вполне соответствуя ее утопическим настроениям, отвлечённым моральным нормам, выделяя и поднимая личность революционера, идеализируя его положение. Лавризм не пользовался большим признанием на практике. Бунтари-бакунисты в работе легко брали перевес над лавристами-пропагандистами. Но "Исторические письма" Лаврова сделались настольной книгой интеллигенции наряду с книгой Бакунина "Государственность и анархия*. Признанием пользовалась и проповедь Лаврова "недалаченого долга" перед народом, его призывы к самоотверженности ради народных интересов. Вообще же лавристы по сравнению с бакунистами являлись своеобразным правым крылом, оппортунистами и эклектиками.

В 1870 г. был переведен на русский язык первый том "Капитала". Его усиленно читали, не в пример другим произведениям Маркса, почти у нас неизвестным. Учение о прибавочной стоимости, о первоначальном накоплении, о методах порабощения и угнетения, об отношениях между трудом и капиталом воспринималось с жадностью, но вся система научного социализма: диалектика, исторический материализм, учение о классовой борьбе, о противоречиях, объективный, строго научный анализ общественного процесса — оставались чуждыми революционной молодежи. В искаженном, вульгарном виде экономический материализм, пожалуй, усваивался только в некоторых положениях бакунизма.

Помимо бакунизма и лавризма, основных идеологических тогдашних направлений, было еще одно течение — ткачевское. Нечаевец Ткачев проповедывал захват власти революционным меньшинством. Якобинские взгляды Ткачева нашли признание значительно позже среди некоторых видных народовольцев, пока же к ним относились отрицательно.

Революционные настроения начала семидесятых годов были, как видно, не только утопичны, но и крайне противоречивы. Революционный разночинец считал себя критически-мыслящей личностью, направляющей исторический процесс согласно своим нравственным идеалaм; в то же время он готов был растворять себя в крестьянской стихии. Он выходил бороться с огромным государственным аппаратом и отрицал значение политической борьбы; субъективно старался примкнуть к социалистическому движению на Западе, к интернациональной борьбе рабочих и проповедывал своеобразное славянофильство, усматривая в крестьянской общине оплот против надвигающегося с Запада производства, отрицал собственность на средства производства и обращался к мелкому собственнику, игнорируя в то же время пролетариат: объявлял борьбу всяким предрассудкам, а некоторые патриархальные предрассудки в крестьянстве считал социалистическими навыками… С такими взглядами пошел в бой с самодержавием революционер-семидесятник.