Инчик-Сахалинчик - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

– Мам, а твоё бесконечное «нажрался» – это тоже заигрывания?

– Да идите вы оба! – крякнула на этот раз мамка: обиделась, значит.

Как мы с отцом ходили за новогодними ёлками

За ёлкой я ходила с отцом. Мать говорила:

– Пора!

И мы шли. Я надевала валенки, лыжи и плелась за батей. Выбирали мы всегда какую-нибудь макушку у старой ели. Молоденькую ёлочку отцу было жаль. Он выбирал самую красивую верхушку, лез по стволу и пилил. Домой мы ползли счастливые!

По дороге мне папа Ваня какую-нибудь ерунду про зайчиков и белочек выдумывал. Весело было.

А дома нас ждало всегда одно и тоже: мать выбегала на улицу, придирчиво рассматривала нашу макушку от ели, размахивала кулаками и ругалась:

– Нет, вы гляньте на них! Все прут ёлки как ёлки, а эти двое обязательно косую да лысую притянут. Вон там место пустое у вашей пихты. Чьим задом будем дырку затыкать?

Отец самодовольно расхаживал вокруг зеленой красавицы и ехидно улыбался:

– Зато с шишками!

Я недостатков нашей ёлочки никогда не замечала (до тех пор, пока мать ни начинала нас в них носом тыкать). Но отец у нас молодец, он где-то веточку отпилит, а где-то привяжет. И в наряженном виде наша макушка смотрелась, конечно же, королевой!

Потом приходили Каргаполовы и Бургановы. Они тоже придирчиво рассматривали нашу наряженную царицу и критиковали. После этого мы шли критиковать ёлки Бургановых и Каргаполовых. И только после этого наступал Новый год!

Новый год – это…

Новый год для сахалинских детей-семидесятников в шахтерских сахалинских посёлках – это ящики корейских зимних яблок в подвалах, ящик мандаринов, рыба кета под красным маринадом, обязательно живая елка, на которую выдавали маленький талон и нужно было самостоятельно её рубить, желательно с папой, а не с мамой. Хотя, один раз я рубила елку с мамкой. Воспоминания незабываемые, скажу я вам: две курицы на лыжах и с пилою, а та, что поменьше, ещё и попроворней! А где в ту зиму шлялся наш отец? То ли в больнице, то ли на учениях – не помню. Были тогда месячные военные учения для старых, военнообязанных пердунов лет эдак до 45 лет. Нынче их давно уже отменили.

А ещё Новый год в посёлке Мгачи – это когда дружественные семьи приходят друг к другу в гости, и детям разрешается не спать всю ночь, слушать разговоры взрослых, танцевать вместе с ними, ждать деда Мороза с подарками (моего отца) и пить взрослое шампанское по чуть-чуть, приблизительно с семилетнего возраста.

– Мам, а Толик водку со стола выпил! – пожаловалась я.

– Ах ты, гад! И сколько? – вспыхнула моя мамка.

– Полрюмки, – сказала я.

– Толичек, ты живой? – мама Толика, тётя Нина.

– Живой, красный только, – смущённо ответил Толик.

– Стыдно паршивцу! – сквозь зубы процедил мой отец.

– Это твоя паршивка, эка как скоренько на закадычного дружка настучала! – парировал папа Толика, дядя Коля.

– Да если бы не моя паршивка, сдох бы твой сыночек от пьянства!

– Это мой то сын – алкаш? А твоя вон сосёт и сосёт шампусик, стоит только отвернуться!

– Вы оба совсем уже охренели, дети ещё в школу не пошли, а вы их в алкаши записали! – всплеснула руками тётя Нина.

– Правильно, путь школу закончат, а потом и спорьте, чей ребенок больше пьёт, – разрешила спор моя мама, дала подзатыльники нам обоим, одела и выпроводила в темный-претемный двор погулять – подальше от праздничного стола и взрослых, серьезных разговоров.

Ну, ну! Хорошо ночью на улице! Мы залезем в пещеру из сугроба, которую всю неделю рыли, зажигаем украденные с праздничного стола свечи и играем во взрослую жизнь. Ну как играем? Пару раз поцеловались да и только.

Болотные сапоги

Я уже ходила в первый класс – месяца полтора. Вот иду вся нарядная такая, а время уже к концу октября, на мне шапочка, шарфик, пальтишко осеннее, носки шерстяные, сапожки резиновые, в руках портфель тяжеленный с учебниками да тетрадками всякими. Иду, никого не трогаю, к школе подхжу. Вдруг шпана из второго класса окликает её, не как обычно Зубчихой, а ласково так:

– Инчик, иди сюда, мы тут глубину у лужи измеряем!

Непривычно стало мне, с чего это столько внимания? Подхожу ближе, там три шпингалета у обычной придорожной канавы стоят. А я все свои канавы знаю, они неглубокие!

– Отвалите, я в школу опаздываю, звонок скоро! – говорю.

Шпингалеты не унимаются:

– Погоди, это какая-то необычная канава, глубокая. Наши сапоги до её дна не достали! Ну, измерь глубину, у тебя вон какие сапожищи, намного выше наших!

Я гляжу на свои ноги: сапоги как сапоги, даже ниже мальчуковых. Но ласковость пацанов уж больно на душу хорошо легла.

– Ладно! – отвечаю я им.

И не выпуская портфель из рук, пру в канаву своими огромными сапожищами. Но уже через секунду начинаю понимать: «Никогда больше на лесть не куплюсь!»

Ушла она чуть ли не по горло в эту канаву с вонючей, грязной жижей. Мальчишки меня вытащили и сразу куда-то растворились, наверное, на урок. Стою, оглядываюсь: куда идти домой или в школу? Дом далеко, школа ближе. Решила идти в школу. Захожу в свой класс:

– Здрасьте вам!

Никто даже хихикать не стал, все рты раззявили, смотрят. А Антонина Марковна, в жизни много чего повидавшая, даже нисколечко не удивилась, и по-деловому, сухо расспросила ученицу о происшествии. Затем вытряхнула мой портфель, учебники и тетради на батареях разложила. А саму горе-исследовательницу отправила переодеваться к тётке Верке Зубковой, которая в аккурат у той самой канавы жила. Тётя Вера, как ни странно, тоже ничему не удивилась, наверное, жизнь такую же хорошую прожила. Отмыла он племянницу кое-как в тазу, переодела во всё мальчишеское: её сын хоть и учился в третьем классе, но росточком был мелковат. Так вот, одела она девочку в мальчишеские брюки, рубашку, свитер, пальто клетчатое и сапожища болотные:

– Иди, племяша, померь ещё пару луж!

И любимая тётя Вера отправила Инну в таком наряде не домой, а в школу! А я то послушная:

– В школу, так в школу.

О чём горько и пожалела. Просидела я все перемены в классе: куда же приличная девочка в таком виде высунется? И обида меня терзала великая:

– Как могли эти две взрослые женщины заставить ребёнка позориться в одежде непотребной!

После уроков я до дому не бежала, неслась! А мама, как ни странно, не оказалась такой же сдержанной женщиной, как тётя Вера и учительница. Нет, мамка целую истерику закатила,