Александр Самойло - Две жизни

Одновременно со мной находился в училище М. Д. Бонч-Бруевич. Во время империалистической войны он был начальником штаба при генерал-адъютанте Рузском. В училище он, как имевший уже высшее образование (окончил Межевой институт[8]), состоял в одногодичном отделении. Бонч-Бруевич опередил меня и в академии и по службе (как гвардеец) на несколько лет. Перед войной мы вместе служили в штабе Киевского военного округа. Затем, в начале 1918 года, уже при Советской власти, я встречался с ним в его бытность военным руководителем и начальником штаба Высшего Военного совета.

Фельдфебелем в одной из рот училища был симпатичный юнкер Болховитинов, ставший в империалистическую войну начальником штаба Кавказской армии. Своим помощником по этой должности он имел Томилова, также воспитанника нашего училища.

Вспоминаю и многих других товарищей по училищу, но углубляться в рассказы о них не имею возможности.

Кормили нас в училище просто и не всегда сытно. За утренним чаем давали трехкопеечную булку; на завтрак — чай и котлету с каким-нибудь гарниром или пару жареных пирожков; обед состоял из супа с мясной «порцией» и обычно такой же, как и за завтраком, котлетой; наконец, вечером — чай с булкой. По праздникам к обеду добавлялось третье блюдо — небольшое сдобное печенье или что-нибудь в этом роде.

Никаких развлечений юнкерам не устраивалось, хотя в училище и была так называемая танцевальная зала с роялем. Среди юнкеров, конечно, находились любители что-либо спеть или сыграть, но художественной самодеятельности, как это распространено сейчас, тогда не существовало.

Строевые офицеры и начальствующие лица жили в отдельном здании через улицу. Мы мало знали о их быте, но однажды все были поражены известием о самоубийстве одного из наиболее симпатичных молодых офицеров.

На лето училище в полном составе выходило в лагерь в Серебряный Бор — в большую сосновую рощу, где в настоящее время раскинулся район Ново-Песчаных улиц.

Такова была система подготовки офицеров в дореволюционной армии. Лучшими военно-учебными заведениями были кадетские корпуса и военные училища. Здесь, была, пожалуй, какая-то единая продуманная система воспитания, существовали единые учебные планы. Юнкерские училища, разбросанные по военным округам, были в худшем положении, а главное — очень терпели от произвола окружных штабов. Положение их можно сравнить только с положением существовавших в первую мировую войну различных школ прапорщиков.

Характерной особенностью системы подготовки офицеров в училищах различных родов войск было то, что единых учебников не было и что главное внимание обращалось не на то, что преподавать и изучать, а как преподавать и изучать.

На втором курсе мне по старшинству баллов, полученных на переходных экзаменах, было присвоено звание «унтер-офицера училища» (вообще унтер-офицерское звание давалось раньше) с назначением сначала командиром отделения, а затем и помощником командира взвода (командирами взводов были младшие офицеры училища). Я мог бы рассчитывать на звание фельдфебеля, если бы не мои посредственные знания по механике и химии.

Даже и тут остро чувствовалась разница между юнкерскими и военными училищами: в последних должностные унтер-офицеры имели особое наименование «портупей-юнкеров» и получали для носки на ремне тесаки с офицерскими темляками. В юнкерских училищах унтер-офицеры должны были довольствоваться, как и рядовые юнкера, обыкновенными штыками, без всяких темляков. Не имели они и никаких особых наименований.

Весной 1892 года, когда после сдачи выпускных экзаменов я явился в отпуск домой, отец шутя сказал мне: «Вот видишь, хорошо кончил и за два года даже ни в кого не влюбился».

Глава 3-я

ЖИЗНЬ В ПОЛКУ (1892–1895)

«Vita alia militare».[9]

Старший класс в училище — год больших треволнений, особенно во второй его половине. Это время бесконечных разговоров о предстоящем производстве, о будущей офицерской жизни. Наконец, становятся известны названия полков, где есть офицерские вакансии. Они разбираются юнкерами в порядке средних баллов, полученных за успехи в науках: сначала право выбора предоставляется фельдфебелям, потом взводным унтер-офицерам, отделенным командирам, наконец всей массе рядовых юнкеров.

Несколько гвардейских вакансий обычно разбиралось фельдфебелями, а если они отказывались, доставалось взводным унтер-офицерам. По своим баллам я мог бы рассчитывать на гвардейскую вакансию хотя бы в Литовском или Волынском полках 3-й гвардейской дивизии, расположенной в Варшаве. Но служба в гвардейских полках требовала определенных средств, а у меня их не было. Поэтому от гвардии я должен был отказаться. Второй причиной тут явилось мое стремление остаться в Москве, чтобы не расставаться с отцом. Лучшим полком Московского гарнизона считался 1-й лейб-гренадерский Екатеринославский полк. Однако в нем ко дню производства вакансий не было, и я согласился временно служить в 6-м гренадерском Таврическом полку, стоявшем в Туле. Осенью 1892 года этот полк собирались переводить в Москву. К тому же у меня сохранялась надежда, что и в Екатеринославском полку могут со временем открыться вакансии.

Всех нас интересовал вопрос о пошивке обмундирования. Каждому выпускнику полагались пошивочные деньги. Училище платило их фирме за принятый ею по договору заказ. Обмундирование давалось нам уже в лагере с расчетом, чтобы тотчас по получении приказа о производстве в офицеры мы могли надеть офицерскую форму. Естественно, что день производства в офицеры ожидался нами с нетерпением. Обычно этот день приходился на август месяц, и мы старались заранее узнать число различными путями и средствами. Порядок празднования этого дня обыкновенно предоставлялся на усмотрение самих юнкеров.

В моем выпуске было решено устроить официальный ужин в так называемой «кукушке», то есть в лагерном офицерском собрании на Ходынском поле, после чего офицеры группами могли продолжать свои частные празднества по усмотрению каждой из таких групп.

Для меня вопрос о порядке празднования особого интереса не представлял, так как я не питал склонности к балам и кутежам и вино пить не мог и не умел. Вечер прошел оживленно и весело, за тостами я все же был вынужден пить — немного по общему масштабу, но много по моему личному. Еще задолго до конца торжества, затянувшегося чуть ли не на всю ночь, я почувствовал необходимость вернуться в училище. С трудом пробираясь через лес, я присел отдохнуть, заснул и проснулся, под каким-то кустом, когда солнце стояло уже высоко.