Виктор Баранец - Потерянная армия: Записки полковника Генштаба

Малейшее чувство протеста заглушалось утроенными издевательствами. Одной моей легкой реплики было достаточно, чтобы я три раза в день стирал до лебяжьей белизны свое вафельное полотенце и стелил его к кровати «деда», а затем бережно протирал его пыльные сапожищи — только после этого мне разрешалось вытирать свое лицо…

Наверное, до гробовой доски буду помнить сержантскую власть, по воле которой задыхался до полусмерти в наглухо запертой сушилке, пил собственную мочу и стоял посреди казармы на коленях только за то, что дал возможность комару сесть на тупой сержантский лоб…

И когда мой друг из Харькова, которого «дед» продержал лицом в унитазе до полуудушья, морозной январской ночью не выдержал издевательств и разрезал из своего автомата сержанта пополам, я вдруг ощутил такую радость и такую свободу, словно меня выпустили из тюрьмы…

Но радость была недолгой.

На смену старому «деду» пришел новый. И все начало повторяться. «Дед» почему-то невзлюбил наводчика танка рядового Колю Евсеева, своего земляка из Краснодара. Однажды за то, что солдат потерял свои рукавицы, сержант заставил его «работать собакой»: боец должен был каждый вечер становиться на четвереньки и с лаем ползать под всеми кроватями казармы в поисках рукавиц. Иногда сержант швырял свои тапки в дальний угол казармы, а Евсеич был обязан принести их к кровати «деда» в зубах. Солдат смиренно терпел это унижение. И чем чаще оно повторялось, тем злее становились его глаза…

Из тех рядовых, которые видели все это, вырастали новые сержанты. Через полгода, с надменным видом встретив в полку зеленого новобранца из Харькова, я смачно щелкнул земелю по стриженой голове и обогатил его память священной солдатской заповедью:

— Армия — это волчья тропа, по которой надо пройти со звериным оскалом…

Так из поколения в поколение передавался бессмертный армейский эпос.

Казарма была той жестокой полулагерной средой, в которой человек нивелировался физической силой, матом и унижениями. Слесари и музыканты, художники и математики, комбайнеры и путеобходчики, футболисты и шоферы — почти все мало-помалу начинали обретать однообразные повадки людей с пораженным интеллектом и звериными инстинктами к выживанию.

Днем на политзанятиях и комсомольских собраниях солдатам вталкивали в головы светлые истины о гуманизме и справедливости, говорили о священном долге перед Родиной, а по вечерам сержантские кулаки вбивали в лопоухие головы подчиненных свою «науку», обязывающую трепетно почитать тупую власть силы…

А за окном алел лозунг: «Армия — школа жизни, школа воспитания»…

Единственным спасителем был ротный политработник. Но к тем, кто по наивности жаловался ему, «деды» применяли еще более жестокие санкции и пытки.

Меня особенно страшил зам старшины роты. Фамилию уже не помню. А вот кличка у него была знатная — Хряк. Он был из родовых сельских провинциалов той хватки, из которых обычно лучше всего получаются тюремные надзиратели и охранники.

Он брал своей огромной и сильной механизаторской рукой провинившегося солдата за шею, приставлял его лицо к своему по-бабьи широкому заду и громко пукал. Солдат брыкался и задыхался. А Хряк удовлетворенно говорил:

— Я говорил тебе, что получишь химию!

Были у Хряка и более жестокие шуточки.

Иногда в туалете он подкрадывался к подчиненному «гусю», снимал с его головы пилотку и тут же подставлял под мочевую струю. Солдатик продолжал по инерции мирно писать себе в пилотку. Затем Хряк мгновенно надевал ее на голову хозяину. Моча разливалась по голове и по лицу «гуся» под жуткий смех сержанта.

Очень часто нельзя было отличить вкус слез от вкуса такой же соленой мочи…

УЧИТЕЛЬ МУЗЫКИ

Бывший учитель музыки в начальных классах сельской школы рядовой Володя Бек как Бог играл на баяне, но наводчик танка из него получался хреновый. Когда наступала Вовкина очередь стрелять, он начинал трястись и бледнеть: Карелин ходил вдоль строя и грозно размахивал перед нашими чумазы-ми носами танковым досылом — огромной деревянной булавой с медным набалдашником.

— Четыре килограмма халвы куплю, только замените меня, ребята, — умолял нас Бек, — Карел же мне череп размозжит…

И пока экипаж по команде «К машинам!» бежал к танкам, мы с Беком менялись номерами: он — за командира, а я за наводчика.

Вечером в солдатской чайной экипаж обжирался халвой. Бек светился от счастья и приговаривал:

— Пятерка ваша — халва наша.

Бек был помешан на книгах. Он старался читать их везде, где только можно: в машине по дороге на полигон, в казарме, даже на «очке». Иногда по ночам читал прямо под суконным солдатским одеялом, присвечивая себе крохотным фонариком. Иногда он читал вслух и для меня. Бывало, что яркий свет луны был настолько мощным, что не нужен был и фонарь. Вовка бубнил:

— «Русоволосые ивы бросили косы в ручьи, чайки кричали «Чьи вы?», мы отвечали — «Ничьи»…»

— Бек, валяй громче! — просил кто-нибудь из близлежащих солдат. И Вовка валял:

— «Я клянусь тебе детской мечтою, горем матери, солью земли, самой лучшей на свете четою мы с тобою прожить бы смогли…»

— Я тебе, сука, поживу, козел вонючий!

Хряк включал свет, подходил к Беку и выхватывал у него из рук томик стихов. Затем разрывал книгу и разбрасывал по казарме:

— Всем храпеть, козлы вонючие!

ЗАМПОЛИТ

За книгу в солдатской библиотеке надо было платить тройную цену. Книги, которые брал там Бек, были дорогими. Мы получали по три рубля, а томик стихов стоил иногда пять. Вовка перестал брать книги. А жаловаться замполиту было боязно. Он был всего года на четыре старше нас и по неопытности сразу после солдатской жалобы бросался полоскать мозги Хряку. Хряк, конечно, мгновенно вычислял, кто на него накапал, и тогда обиженный солдат с бледным лицом ожидал предстоящей ночью казни…

В солдатском представлении замполит был человеком, который обязан был «гнать политуху». Лейтенант Похоленчук рассаживал личный состав на табуретках посреди казармы и пересказывал политические новости. А поскольку времени у солдата регулярно читать газеты не было, то благодаря замполиту кругозор будущих командиров танков и механиков-водителей машин уже не ограничивался стенами казармы или забором воинской части. К тому же телевизор почему-то всегда был сломан.

Ленинская комната была любимым детищем лейтенанта — мне иногда казалось, что весь смысл его службы заключается в оформлении стендов, плакатов и списков участников социалистического соревнования.